Корни огня

— Я служил в полку президентской гвардии, приосанился герцог. — Охранял самого главу нашего государства.

— Вот мы и подходим к решению нашей головоломки, даже почти не повредив при этом подставки для будущей короны. Бесконечно дорогой моему терпению двоечник, если у тебя нет тайной ненависти к августейшим персонам, займись именно тем, чему тебя старательно учили: приклейся к Дагоберту, как жевательная резинка к подошве. Можешь учить его секретам нурсийской борьбы в лыжах на батуте, можешь брать у него уроки гипноза для укрощения альфа-волков, но по-любому стань его тенью, да такой, чтобы от этой тени всякий злыдень шарахался. Усек?

Париж радостно встречал государя. Каждый в его стенах понимал: начало их благосостоянию пошло с того дня, как франкские кесари избрали столицей их окруженный речной стремниной городок. Ремесленники, купцы, монахи, воины и заезжие жонглеры — все стремились быть поближе ко двору и повелителю. Город разрастался и уже не помещался на острове. Предместья его раскинулись по обе стороны полноводной Сены, заставляя всерьез задуматься о наведении мостов.

Пока же с берегами старую Лютецию Паризиев связывали наплавные переправы, вздрогнувшие под копытами коней и колесами возов, совсем как живые существа, когда на спины им вступил кортеж. Ворота крепости были распахнуты, и потомки давних негостеприимных галлов щедро устилали цветами дорогу молодого государя.

Тринадцатилетний отрок с длинными черными волосами, забранными под блистающий золотой венец, поднялся в седле, скупо и без особых эмоций приветствуя свой народ. Впрочем, радостные горожане легко списали его мрачность на пережитое горе и понятную растерянность — все-таки не каждый день мальчишке доводится принимать ликование тысяч восторженных подданных.

За монархом двигалась свита, за ней — высокие посольства, спешно прибывшие в Париж, чтобы поздравить юного кесаря. Первыми в кортеже выступали посланцы святейшего Папы Стефана II.

Толпа одобрительным шушуканьем встречала кардинала Гвидо Бассотури — легата его святейшества. Моложавый статный римлянин с лицом патриция времен расцвета империи для столь торжественного случая сменил коня на открытый паланкин и уже этим вызвал восторг парижанок и смятение мужской половины населения. Раззолоченные, украшенные драгоценными шелковыми полотнищами носилки, влекомые двенадцатью мускулистыми невольниками-маврами, были в новинку для Парижа и служили предметом зависти всей местной знати. Казалось, лишь Дагоберт да его нурсийские спутники не проявили ни малейшего интереса к невиданной штуковине.

— По-моему, он злится. — Бастиан устремил взгляд к облаченному в алые одеяния святоше. — Я имею в виду кардинала.

— По-моему, он и злится оттого, что его имеют в виду, — вглядываясь в лица встречающих, насмешливо бросил Сергей. — Сперва в город не пустили, а теперь Дагоберт вместо того, чтобы бегать вокруг его папамобиля, кричать «ух-ты!» и спрашивать, как оно бибикает, лишь кивнул, будто очнулся ото сна. Ни тебе целования перстов, ни припадания к туфле — какая бесцеремонность!

Но меня вот что беспокоит. Сам кардинал вряд ли захочет марать руки, а в его свите вполне могут обнаружиться энтузиасты-мокрушники. Ты у нас менестрель, тебе закон не писан. Возьми-ка эту свору, то есть свиту, под контроль. Что за рожи, куда смотрят… Ну, ты понял.

— Честно говоря, не очень.