Три дня и три ночи, пока тролль ковал мечи и Аскефьорд содрогался от грохота и гула, сиял багровым пламенем и звенел ударами железа по железу, слились в какой-то общий, неразделимый поток, священный праздник, где так тесно сплетались радость и ужас.
Хёрдис Колдунья лежала на камнях и грезила, что сама стала камнем. Тяжелый сон навалился и душил; она помнила, что ей нужно подняться и выйти наружу, что проходит последняя, третья ночь полнолуния, и если она проспит, как проспала первые две, то целый лунный месяц окажется упущен… Это проклятый великан насылает на нее эту сонливость… Гадкое чудовище что-то заподозрило… Каменный мерзавец не хочет, чтобы она думала о людях и призывала их хотя бы ради мести. Он хочет вытянуть из нее саму память о соплеменниках, как вытянул тепло крови, подвижность суставов, мягкость и чувствительность кожи…
Ее сон был тяжелым маревом: сознание почти бодрствовало, ему лишь на волосок не хватало ясности, чтобы поднять тело с каменного пола пещеры. Ее веки опущены, как черные врата Свартальвхейма*, не пускающие свет… Мерещилось, что руки и ноги огромны и каменно-тяжелы, каждый свой палец Хёрдис ощущала как большущее бревно и удивлялась, что такая необъятная тяжесть помещается на таком маленьком пространстве. Сознание Хёрдис отчаянно билось, какая-то тайная, непогубленная сила в глубине ее существа поднималась, как росток в глубине земли, не убитый зимним холодом, поднимается весной, тянулась вверх… Какая-то сила в крови Хёрдис напирала изнутри на каменные оковы спящего тела, рвалась на волю.
Хёрдис все сильнее осознавала эту борьбу; вот ей уже снится, что она живая и теплая, как раньше, но снаружи ее живое тело покрыто каменной броней. Каждый мускул, каждая жилка в ней напрягается изо всех сил, стараясь сбросить эту тяжесть, как птенец бьется внутри яйца, как росток изнутри раскалывает проросший орех, какой бы твердой и толстой ни была его скорлупа… Нет, слишком толстая, слишком твердая… Хёрдис задыхалась во сне, изнемогая в этой призрачной борьбе, на глаза под опущенными веками бежали слезы. Сейчас ее сердце разорвется, не выдержав этого напряжения, кровь хлынет на волю, как река весной, и она будет свободна, свободна от этого каменного гнета…
Толчок, что-то лопнуло в груди, стало больно и горячо… Хёрдис внезапно проснулась. Сердце колотилось, точно стремилось убежать, все внутри тяжело дрожало, она задыхалась. Сев на каменном полу, Хёрдис прижала руку к груди.
Еще немножко – и она больше так не сможет. Ее сердце не выдержит этого каменного груза, этих каменных пут, в которые превратилось ее собственное тело. Она закаменеет… умрет… и поднимется опять, уже не мертвая, но и не живая. Она станет такой же, как Свальнир, каменная природа навсегда заменит в ней человеческую. И уж тогда это чудовище, мерзавец Свальнир, сможет быть спокоен: тогда она от него не уйдет.
Опомнившись, Хёрдис тревожно глянула через огромный лаз пещеры наружу. Над Медным Лесом торжественно парила полная луна. Как хорошо! Полночь только наступает. Все-таки она проснулась, проснулась, как ни старался каменный негодяй ее усыпить. Не на такую напал.
Опираясь ладонями о камни, Хёрдис поднялась, оправила волосы, потом осторожно двинулась вдоль пещеры, ведя рукой по стене. Она видела в темноте, как днем, но привычка так ходить по пещере сохранилась у нее с тех далеких первых времен… вечность назад… когда она была человеком… И Хёрдис безотчетно держалась за эту привычку, по сути не нужную ей уже давно, потому что она связывала ее с прежней Хёрдис. Той Хёрдис, живой и теплой, которую так легко было поранить. До крови, чтобы текла обыкновенная красная кровь. А она, глупая, давила чернику и мазала соком повязку у себя на плече… ну, тогда, когда сам Торбранд конунг попал в нее стрелой… она хотела, чтобы ее кровь казалась синей, как у настоящей ведьмы. Хотелось бы знать, какая она сейчас? Давненько никому не удавалось ее увидеть, в том числе и самой Хёрдис.
Из глубины пещеры не доносилось ни звука. Великаны не имеют привычки храпеть во сне, а также сопеть или дышать. Но оба они там – и Свальнир, и его мерзкое отродье. Хёрдис отлично помнила, как она родила Дагейду (какие-то косматые темные троллихи, которых Свальнир приволок из лесов целой кучей, суетились вокруг нее и переговаривались противными скрипучими и писклявыми голосами). Но ни в первые мгновения, ни сейчас Хёрдис не видела в маленькой острозубой ведьме свою дочь. Дагейда была для нее таким же врагом, как и Свальнир. И Хёрдис, лелея в душе неясные замыслы побега из этого холодного каменного мира, видела себя свободной от них обоих – от Свальнира и от Дагейды.
Двигаясь медленно и осторожно, через какое-то время Хёрдис на что-то наткнулась. Ее грудь коснулась какого-то огромного предмета. Хёрдис протянула руку вперед и положила ладонь на железную поверхность, в которой чужой никогда не угадал бы рукояти меча. Он был слишком огромен, этот меч великана и меч-великан.