Корни гор, кн. 2: Битва чудовищ

Дети… У Хродмара двое, и у Эрнольва двое, и эти маленькие слабенькие ручонки держат их со всей крепостью божественной цепи Глейпнир. У Торбранда тоже когда-то были дети, и память о них вела его в эту войну… Но теперь, когда он назвал своей новой женой ту, что отняла прежнюю… А у Асвальда еще нет детей, и его род под угрозой…

Это решение, объединившее троих ярлов, что с детства соперничали между собой, для Торбранда конунга было приговором. Они не пойдут с ним дальше. И никто другой не пройдет, потому что без ярлов и конунг станет безруким калекой. Плохо лошадке без уздечки, говорил он порой, имея в виду, что лишь при твердой и уверенной власти племя добьется чего-то стоящего. А куда уздечке без лошадки?

Ни чудовищный тюлень, ни великан Свальнир, ни огненная Грюла не были для него столь ужасны. У него имелась твердая земля под ногами: племя, которое верило ему и следовало за ним. Сейчас земля задрожала и показалась непрочной, как туман, и Торбранд вдруг ощутил себя таким одиноким, что руки и ноги похолодели. А ведь ему еще возвращаться в Аскефьорд. Еще говорить людям, каждый из которых потерял близких в этой войне, что ненавистная квиттинская ведьма отныне будет его женой и их повелительницей. Как он это сделает? Как он посмотрит в глаза своим людям? Как?

– Прикажи нам возвращаться домой, конунг, – добавил Эрнольв, выжидающе глядя на Торбранда и твердо надеясь на согласие. Он не хуже Торбранда знал, что у конунга нет другого выхода, потому что без них он сможет немного. – Иначе во Фьялленланде никогда не вырастут поколения новых бойцов. Возвращайся с нами. И тогда… если люди спросят, зачем ты привел в свой дом нашего врага, ту, что так или иначе погубила кого-то в каждом из домов Аскефьорда и Фьялленланда… Мы скажем, что это действительно необходимо.

Это была их плата за его нынешнее согласие подчиниться их воле. А Торбранд смотрел на Хродмара. За все это время Хродмар не произнес ни единого слова и даже не взглянул на него, и это его молчание казалось страшнее самых враждебных слов, которые могли сказать другие. Хродмар с опущенным лицом, отстранившийся, чужой… И пустота в груди там, где жило сердце. Этого, этой ведьмы, Хродмар ему не простит. Разумный Эрнольв и расчетливый Асвальд могут торговаться, предлагать свою терпимость в обмен на его уступчивость, но пылкий и прямодушный Хродмар не признает ни того, ни другого.

Торбранд настойчиво смотрел на его склоненную голову с грязными и спутанными светлыми волосами. Откуда-то всплыло: Хродмар, на три года моложе нынешнего, красивый веселый парень, еще не болевший «гнилой смертью», которую наслала на него Хёрдис, нарядный, в красном плаще, с распущенными и блестящими на солнце волосами, стоит на носу своего корабля, который только уходит к мирному тогда еще Квиттингу… Хродмар, уже такой, изуродованный, измучанный бездействием, задыхается и молит отпустить его на Квиттинг, где его невесту силой обручили с другим… Хродмар, ярко-розовый от досады, с гневно блестящими голубыми глазами, яростно доказывающий, что Эрнольву, который ушел вперед всего войска, нельзя слепо доверять… Хродмар может быть упрям и непримирим как ребенок, нашедший свою единственную правду и еще не научившийся понимать чужую. Но он предан безоглядно и довольно быстро смиряется. Несколько спокойных разумных слов, и он остынет, и на вопрос «Я прав?» ответит как обычно: «Надо полагать, да». И пустота в груди у Торбранда болела от предчувствия, что никогда в жизни ему больше не услышать этого «надо полагать…». Это хуже, чем если бы он умер там, у Ступенчатого перевала.

Внезапно в гриднице оказался еще один человек. Никто не заметил, как она вошла, но все вдруг увидели, что Хёрдис Колдунья стоит у двери. На ее бледных щеках играл слабый, но все же заметный румянец, а на правой руке блестело золотое обручье.

По лицу ее было видно, что она слышала все от первого слова. И она тоже молчала. Трое пришедших так твердо верили в свою правоту, в неспособность продолжать войну, что Хёрдис тоже не знала, что им ответить. Эти люди в числе прочих дали ей сил для этой битвы: для боевых оков, для золотого дракона, в котором и сейчас еще были замкнуты в плену три квиттинских колдуна. Ее пронизывал мучительный холод. Если они не пойдут и больше не будут питать ее своей силой, она сможет немногое.

Тишина стала нестерпимой.

Хродмар вдруг опустил голову еще ниже и закрыл лицо руками. Он так и не сказал ни слова, но это молчание воплощенной удачи всех фьяллей было страшнее пророчеств древней вёльвы. Это конец похода. Если дух человеческий исчерпал свои силы, то никакой меч великана ему не поможет.