Коридоры памяти

И вот единство, о котором мы говорили, для Покорина не только достижимо — естественно и не тягостно. Оно вырастает из выполнения общего продуманного Устава. Но это лишь основа, а дальше — сознание своей причастности к жизни всей страны. «Они (суворовцы. — А. К.) сразу становились народом, если поблизости от границ их страны что-то затевали враги».

Впрочем, жизнь, воссоздаваемая в повести, вовсе не идиллична. Эпоха постоянно напоминает о себе. Едко рассказывается о торжестве в училище, на котором заранее рассаженные среди простых суворовцев участники «группы скандирования» выкрикивают здравицы Сталину. Под конец эти крики сливаются в чудовищный рев сотен молодых глоток: «Уррурраарураа!»

Будущих офицеров, призванных защитить страну, учили думать, быстро принимать самостоятельные решения. И в то же время их стремились превратить в ревущее по знаку невидимого дирижера стадо.

Кропотин не романтизирует ни училище, ни эпоху в целом. Не без иронии запечатлены мысли Димы: «Когда они шли в строю роты или училища, особенно если пели песни, Диме представлялось, что так единым строем вышагивали все советские люди, все борющиеся и побеждающие народы». Но Дима отнюдь не наивный ретранслятор пропагандистских клише. Скорее, он свидетель. И его беспристрастные свидетельства, ненароком подмеченная фальшь в отношении взрослых к Вождю народов и к Системе, им олицетворяемой, характеризуют тягостную атмосферу времени куда более выразительно, чем многие сегодняшние беллетризированные поучения…

В самом порядке, благодетельном, столь желанном для молодой души порядке, царившем в училище, таилась — как показывает писатель — опасность. «Все время нужно было кем-то быть. За этим следили офицеры и старшина, преподаватели и сами воспитанники. Еще больше следил за этим сам Дима. Часто он забывался. Потом приходил в себя и видел, что показывал офицеру начищенный до серебряного блеска задник ботинка, подшитый подворотничок, смотрел на грудь четвертого человека, шел в парадной коробке по центральной аллее… Пока он старался кем-то быть, он будто ни о чем не думал. Однажды показалось:  о н  ч у т ь б ы л о  с о в с е м  н е  з а б ы л  с е б я» (разрядка автора — А. К.). И дальше — удивительные, пронзительные слова: «Он был один во всей вселенной. Плакала душа. Его душа».

Этот вселенский плач в ночной казарме омывает душу героя. Он осознанно вернулся к истоку, к себе — почти забытому.

Книга Владимира Кропотина — история становления души. Больше всего она напоминает мне семейные хроники Сергея Аксакова и Льва Толстого. Несовременным вниманием к  д у ш е  подростка, тончайшим, глубочайшим ее движениям; достоинством повествования, свободного от «оживляжа». И конечно, вспомнить высокие образцы отечественной литературы побуждает правдивость книги. Это честный рассказ о счастье и о драмах времени.

Сколько человеческой боли хранит память подростка! Убитые на войне, расстрелянный дезертир, венгерские солдаты в лагере для военнопленных. Две сцены запоминаются особо. Одна поражает исступленным выплеском обнаженной беды — драка вокзальных нищих. Дрались безногие — яростно, насмерть. Все равно побежденный был обречен: в голодные послевоенные годы только «хлебное» место давало надежду беспомощным, искалеченным на фронте людям.

Другая сцена — это психологическая драма без слов, да почти и без действия. Дима вместе с отцом приезжает на Сахалин. Депортация японских жителей еще не завершилась. «Русская жизнь заполняла японские дома с дощатыми стенами и тонкими раздвигающимися дверьми». Жизнь вновь приехавших не просто заполняла помещения — вытесняла хозяев. «День приезда» и «день отъезда» совпадали. Так случилось и с Покориными. Пока Дима заинтересованно, с детской радостью осматривал причудливо обставленную комнату, заглянул прежний хозяин. Они встретились — нет, Кропотин выбирает более резкое слово — «столкнулись взглядами… и Дима устыдился, будто совершил что-то предосудительное: считал себя хозяином того, что не ему, а этому японцу принадлежало. Они поняли друг друга. Окинув комнату последним взглядом, японец вышел так же неслышно, как вошел».

Обнаженная чужая боль, как и все увиденное Покориным, накапливает опыт души, помогает строить ее. Душа вбирает впечатления от многотысячекилометровых путей, по которым странствовала семья военного (отец Димы был офицером). Россия входила в сознание героя, «он физически ощущал размеры страны и свое изменяющееся место в протянувшемся от Новосибирска до Сахалина пространстве».

Проза В. Кропотина психологична. Но автор не просто фиксирует тончайшие переживания подростка. Структура повести усложнена вставными главками, написанными от лица товарищей Димы. Казалось бы, зачем в повествовании о Покорине эти «чужие» главы? Думаю, они призваны показать и подсказать юным читателям, что становление души, самоопределение личности неизбежно предполагает взгляд со стороны. Человек становится собой только в общении с другими. «Отражаясь» в других, глядя на себя их глазами. Оценивая свои поступки со стороны.