Коричневые башмаки с набережной Вольтера

Таша рассматривала картины, которые она собиралась на следующей неделе выставить в Салоне художниц у Жоржа Пети. Ее одолела неуверенность: все полотна, стоявшие сейчас перед ней, показались вдруг отвратительно напыщенными и пустыми. Как сказал Делакруа, искусство портрета заключается в том, чтобы совместить дистанцию, необходимую для самоанализа художника, и дистанцию, позволяющую ему остаться сопричастным модели. Если принять этот критерий, до высот портретной живописи ей еще далеко. Таша нервно погрызла ноготь на большом пальце. Сейчас даже огромный портрет Джины казался ей фальшивым, потому что она не смогла отразить всю сложность характера матери – одновременно страстного, жизнерадостного и сдержанного. «Все слишком робко, слишком благоразумно, мне не хватает смелости ломать установленные правила. В моей манере нет безумства, нет откровения. Передавать биение жизни, порывы души – вот чему нужно учиться. Неужели личное счастье художника губительно для творчества?»

Вдруг к неуверенности в себе добавилось странное чувство беспокойства, но в следующую секунду Таша поняла, что оно не имеет отношения к выставке картин. Виктор! Он снова взялся за старое! Таша охватил гнев, но она совладала с собой. Без толку закатывать скандалы, самое большее, чего она добьется, – это, как всегда, мольбы о прощении и обещание покончить с расследованиями. Но обещание останется обещанием. Даже рождение Алисы не смогло отбить у Виктора охоту к опасному занятию…

Пришла Кошка и потерлась о ее лодыжки, сонно заагукала дочка в колыбельке, но даже это не утешило Таша. И тут как раз неожиданно вернулся Виктор – его несвоевременный приход не столько обрадовал ее, сколько насторожил. В другой день она бы бросилась мужу на шею, увлекла в альков, но сейчас у нее окончательно испортилось настроение. Обычно Виктор сразу понимал, что жена не в духе, и умел развеять ее хандру – Таша будто бы передавалась часть его жизненной энергии и оптимизма, – а сейчас он словно и не заметил ее, склонился над колыбелькой, пощекотал подбородок Алисы, и Таша почувствовала укол ревности, но тотчас себя за это отругала.

– Я приму ванну, милая. Ужасно вымотался и продрог, все утро без толку таскался по набережным – ничего стоящего не нашел. Заглянул погреться и переодеться. – Виктор, едва коснувшись щеки жены губами, убежал в ванную, бросив на стул пиджак.

Черт ли дернул Таша обшарить карманы пиджака, или домовой нашептал, но она это сделала. Или просто воспользовалась своим правом супруги – ведь все, что касается мужа, имеет отношение и к ней? Так или иначе, Таша нащупала вскрытый конверт и извлекла его на свет божий. От конверта пахло женскими духами, а в коротком и весьма недвусмысленном письме, отпечатанном на машинке, говорилось следующее:

Буду счастлива встретиться с тобой в эту субботу, 22 января, в кафе «Флор»! Постараюсь выкроить два часа свободного времени. Мы так давно не оставались наедине! Хочу поделиться с тобой своими печалями, хочу, чтобы ты меня утешил.

Твой майский цветочек

На обороте что-то было написано и намалевано от руки – Таша узнала почерк Виктора и его каляки-маляки, которые он всегда рисовал в задумчивости.

Есть ли связь между убийствами Ф.Л., неизвестного с набережной Вольтера и А.Ш.?

Виктор вышел из ванной, обернув вокруг бедер махровое полотенце. Таша поспешно смяла письмо в кулаке.

– Все мужья одинаковые. Считают, что могут заявиться домой в любое время и жена должна немедленно выстелить в их честь красную дорожку, – проворчала она.

– О чем ты, милая? И чему я обязан этим холодным душем после восхитительной горячей ванны?

– Я таки напишу на эту тему аллегорическое полотно. Назову его: «На что приходится идти верной супруге, дабы ублажить отца своего ребенка, коего по жизни ведут темные инстинкты и коему наплевать на то, что супруга имеет право на свободное время, ибо у нее есть чем заняться».

– Назови его просто: «Женская доля», так будет короче, – усмехнулся Виктор, и махровое полотенце скользнуло на пол. – Твой шедевр непременно выставят в осеннем Салоне[84], и он превзойдет творения признанных королей палитры, всяких Жерве и Клеренов!

– Вот-вот, я намерена преподать урок всем самодовольным мужчинам.

– Кого это ты обвиняешь в самодовольстве? – спросил Виктор, тщетно пытаясь поднять с пола полотенце, на которое жена наступила ногой.

– Тебя. Вокруг тебя вечно увивается столько красоток, приобщенных к культуре, что сложно сделать выбор… – Таша осеклась, устыдившись собственных подозрений. Нет, она уже говорила самой себе, что никогда не превратится в сварливую каргу, изводящую мужа придирками.

А Виктор был страшно доволен: он обожал, когда Таша проявляла признаки ревности – отвратительного чувства, которое с детства не давало ему покоя, но которое жена демонстрировала гораздо реже.