Коричневая трагедия

И последняя приятная деталь: в некоторых тюремных домиках окна зарешечены. Здесь живут баловни, привилегированные заключенные. Во всех других окна закрыты, ставни наглухо заколочены, то есть их обитатели живут в полной темноте.

* * *

Распорядок, увеселения, развлечения и т. д.

Политические заключенные в Хойберге делятся на три класса. Распределение происходит сразу по прибытии узника в соответствии с досье, составленным политической полицией.

Первый класс. Назовем его, если не возражаете, Раем. В Рай попадают те, кто не является открытым политическим врагом и кого при помощи не слишком строгих мер надеются переделать в сочувствующие. В их комнаты проникает солнечный свет. Им разрешают получать посылки с воли — пищу и белье. Впрочем, присланную еду они должны делить на всех «постояльцев»-сокамерников.

Заключенные первого класса зимой и летом встают в шесть утра. У них есть пять минут, чтобы сполоснуть лицо в умывалке, потом они получают чашку кофе и ломоть хлеба. А затем работают до часу дня.

Право на работу расценивается как величайшая милость.

Эти узники выполняют не особенно трудные задания: уборка территории, починка, работа по хозяйству.

В час обед по баракам. На комнату выдают одну общую миску, из который каждый выуживает что может. Зато здесь можно пользоваться вилками и ложками. После обеда снова работа или физические упражнения. Вечером — еще кусок хлеба. В восемь часов все лежат на своих соломенных тюфяках. Сон, тишина.

По моей информации, в «благополучный» первый класс попадают интеллигенты и буржуа[20], не высказывавшие вслух неприязнь к режиму.

Второй класс. Режим такой же, как в первом, только работа гораздо более тяжелая: заключенные мостят дороги, распахивают ланды — непосильный труд для людей, получающих в день глоток супа, чашку кофе и два куска хлеба.

Постояльцы Чистилища — это, в основном, рабочие, прежде состоявшие в социалистической партии, но не входившие в число профсоюзных лидеров, главарей, словом, тех красных функционеров, которых нацисты с ненавистью называют бонзами.

В бараки Чистилища тоже проникает солнечный свет, но к окнам подходить запрещено. И не думайте, что только на словах. Стоит кому-нибудь выглянуть сквозь решетку, как ему в лицо уже целится охранник…

В третьем классе находятся пр'oклятые, неисправимые, те, кого хотят окончательно сломить. Рабочие-коммунисты, журналисты, резко выступавшие против «коричневых» до того как те пришли к власти… и даже — увы! — те, кого гитлеровская диктатура считает сегодня своими самыми опасными врагами: католические священники, виновные в том, что они почитают записанный в Евангелии долг милосердия.

Заключенный третьего класса в Хойберге первым делом попадает в те самые темницы с заколоченными ставнями. И остается там две недели.

Представьте себе: две недели в зловонных потемках, в жуткой тесноте, бок о бок с десятками незнакомых, невидимых, обезумевших от всего этого кошмара людей, которые стонут, ругаются и чертыхаются шепотом, потому что в этой земной преисподней запрещен не только свет, но и звук.

И голод, звериный, лютый голод. Охранники, зажимая нос, приносят в этот человеческий зверинец общую лохань, из которой узники пытаются что-то зачерпнуть руками в жуткой, смрадной, беспросветной темноте.

Несомненно, священники, брошенные в этот ад третьего класса за веру и безропотно принимающие страдания, честно зарабатывают здесь нимб, которым их увенчают в раю.

Признаюсь: мне не менее жалко и рабочих-коммунистов, и красных «функционеров» — всех фанатиков, которых другие, куда более свирепые, фанатики обрекли на такие мучения. Каждый день заключенным Ада положены три прогулки по полчаса под охраной вооруженных штурмовиков. Считайте: всего 21 час за две недели на то, чтобы глотнуть сладостного свежего воздуха и полюбоваться отрадным светом. И 315 часов душной, тошнотворной, мерзкой тьмы. Самый последний, триста пятнадцатый час, должно быть, самый ужасный. Надо сидеть, сжав зубы. Стоит охраннику услышать возмущенное восклицание или бранное слово — и ты не перейдешь вместе с товарищами во второй класс.

Тебе обеспечены еще две недели в темнице. И так до тех пор, пока твоя воля не превратится в жалкую, ничтожную тряпку.

* * *

Никто из заключенных, к какому бы классу они ни относились, не получает писем и свиданий. Их жены могут умереть от горя, дети — от голода, они узнают об этом, только когда… и если!.. выйдут на волю. Из лагеря Дахау нескольким храбрецам удалось убежать. Из Хойберга, насколько мне известно, не убежал ни один человек.

Пара штурмовиков и рогатки, установленные на пороге каждого тюремного барака, видимо, были сочтены недостаточно надеждой охраной. Весь лагерь окружен колючей проволокой под высоким напряжением. И у всех входов стоят часовые.