Кордон

«…Я много видел портов в России и Европе, но ничего подобного Авачинской губы не встречал; Англии стоит сделать умышленно двухнедельный разрыв с Россией, чтобы завладеть ею и потом заключить мир, но Авачинской губы она нам не отдаст…»

Получив послания от Муравьева, министр внутренних дел не поспешил с ответом. Во-первых, Перовскому показалось, что адресовать такое письмо следовало бы тому, кто ведает внешней политикой, Карлу Вильгельмовичу Нессельроде; во-вторых, не усугубляет ли военный губернатор Восточной Сибири предполагаемую угрозу; ну и, в-третьих, даже он, министр внутренних дел, такой сложный вопрос, как укрепление дальневосточных берегов страны, решить самостоятельно не может. О серьезном послании Муравьева необходимо доложить самому государю. Но это только легко подумать — «доложить». К докладу надо обстоятельно подготовиться. Монарх ведь непременно спросит мнение по этому поводу и министра внутренних дел. Его надо иметь и обоснованно высказать.

Перовский понимал, что если он встанет на сторону Муравьева и благополучно пройдет беседа с царем, все равно вопрос военного губернатора не будет решен быстро. Когда дело касается взаимоотношений стран, чьей-то угрозы, государь считает уместным узнать мнение Нессельроде. Приобретение же вооружения, любое строительство новых объектов потребует денежные затраты, и тут царь

обязательно посоветуется с министром финансов. От того, как выскажется Егор Францевич Канкрин, будет зависеть судьба обороны России. «Нет денег, — скажет финансовый бог страны. — Казна нужна для других, более полезных, дел». И — точка. Доказывал же он царю, что содержать гужевой транспорт в России выгоднее, чем строить железные дороги, и единственную чугунку от Санкт-Петербурга до Москвы государственный казначей считает ошибкой века… Мало ли кому взбредет в голову написать в высокие кабинеты! Надо все обдумать, взвесить, обсудить…

Муравьев писал, Санкт-Петербург молчал. Прошли долгие месяцы. И вот, проделав большие тысячи трудных верст, прибыла на перекладных в Иркутск долгожданная почта. Николай Николаевич осторожно, не без внутренней тревоги, вскрыл ножницами большой пакет с сургучными печатями. В нем надежда, чаяния военного губернатора, судьба далекой окраины России.

Прочитав письмо, Муравьев посуровел. Он швырнул послание на стол и нервно заходил по комнате. «О, мудрый и дальновидный отец Иннокентий! — вспомнил губернатор архиепископа. — Преклоняюсь перед твоей прозорливостью…» Его тянуло к письменному столу, чтобы незамедлительно ответить на послание. Но Николай Николаевич лучше других знал свой характер, горячую натуру, а потому не без усилий придержал себя от душевного порыва. Резкий ответ, какой ему хотелось немедля написать, мог только усугубить положение. Столица с лупой в руках будет рассматривать буквы, текст и между строчек читать его донесение. Стало быть, изложить на бумаге следует все продуманно и обстоятельно. Для этого, как понимал сам Муравьев, надо успокоиться. Он сел в кресло и устало прикрыл глаза. Мысли губернатора заработали в непривычном направлении.

Супруга тихо приблизилась к мужу и со словами «Все, милый, будет хорошо» нежно обняла его шею руками.

Екатерина Николаевна, пламенно любя мужа, была безгранично счастлива тем, что ей выпала завидная доля быть любимой. Француженка по происхождению, найдя приют в России, она не жалела, что волей судьбы оставила свою родину и связала жизнь с русским человеком, беспокойным, не умеющим быть без дела и забот. Муравьев никогда не говорил жене громких и возвышенных слов о своей стране, не терпел пафоса, но она знала, что он ис-

кренне и беспредельно предан России, служит ей честно и бескорыстно. Наверное, в этом, в своей причастности к большим и важным государственным делам, безусловной пользе, которую приносил служению Отчизне, видел свое счастье непохожий на других губернаторов военный наместник Восточной Сибири.

Супруга Муравьева не относилась к категории тех женщин, которые, ревностно отстаивая право «первых дам» гарнизона, бесцеремонно лезли в служебные дела мужей, а при случае в обществе подруг заявляли: «Мы посоветовались с Николя, и я решила…» Екатерина Николаевна знала недостатки своего мужа — вспыльчив, горяч, в пылу гнева зол, временами, когда не ладились служебные дела, раздражителен и капризен. Но это все ей казалось сущей чепухой, которая не могла заслонить человека умного и честнэго, в принципиальных вопросах настойчивого и волевого, в быту обаятельного и доброго друга жизни. Люди проверяются временем и поступками. Супруги Муравьевы выдержали и то, и другое.

Когда Николай Николаевич, вернувшись в Тулу от самого государя, сообщил жене о новом назначении, женщина содрогнулась, изменилась в лице. Придя в себя, взволнованно спросила:

— За что тебя туда, Николя?