Корабль За Облаками

Крючконосый заговорил. Кажется, слова чародея повторялись - одна и та же короткая фраза, произнесенная на многих языках, неведомых киммерийцу. Это было странным; кроме десятка хайборийских наречий, Конан мог бы объясниться с асами и ванами, светлобородыми бойцами Севера, с туранцами и стигийцами, с иранистанцами и дикарями из гирканских степей, не говоря уж о заморанцах и шемитах. Мог он разобрать и речи пикта, вендийца и даже кхитайца, щебечущего словно певчий дрозд; но все, что говорил ему маг в голубой тунике, оставалось загадочным и непонятным.

Наконец Конан решил, что надо и ему молвить слово. Покосившись на каждого из шести стражей, он уставился затем на старика и медленно произнес:

– Когда у меня будет меч, я погляжу, какого цвета печень у этих ублюдков. А твою, крючконосый, я вырву голыми руками.

Он думал, что колдун ничего не поймет, но старец вдруг вздернул редкие брови над водянистыми глазами и с неуверенной ухмылкой поинтересовался:

– Атталанта? Ты - атталанта? Пришел из-за моря? С западных островов?

Речь его, к изумлению Конана, походила на киммерийскую, но слова он выговаривал с непривычным и странным акцентом, то шепелявя и присвистывая, то каркая, точно старый ворон. Конан, однако, разобрал, о чем его спрашивают.

– Не атталанта, киммериец, - буркнул он. - С Севера, из-за гор, не с западных островов. Никогда не слышал о таких островах, кроме Барахов, что рядом с Зингарой.

Старик хлопнул себя по лбу и со злобой пробормотал что-то непонятное, потом вновь перешел на киммерийский.

– Пес, потомок псов, потомок проклятого рода! Варвар! Живучее семя! Сохранилось и через тысячи лет!

Брови Конана сошлись грозовой тучей.

– Ты, видно, не встречал киммерийцев, крючконосый! Иначе знал бы, кто пес, а кто - тигр!

Колдун в голубой тунике вновь что-то забормотал по-своему, потом, резко склонившись к Конану, стиснул ему виски ледяными пальцами.

– Тигр? Может, и тигр, только попавший ко мне в клетку! И, клянусь Чарами и Мощью Грондара, я выпью твою жизнь по капле! Я, маг Тоиланна, обещаю тебе это, дикарь! Ты в самом деле силен, я чувствую… ты продержишься долго… может быть, шесть или семь лун или целый год…

– Продержусь? - Конан дернул головой, пытаясь сбросить руку колдуна, но тот вцепился крепко. - О чем ты болтаешь, старый коршун?

Тоиланна кивнул в сторону хрустальной башни.

– О моих саркофагах, которые стоят там. Скоро ты с ними познакомишься, отродье атталанта! Скоро! И жизнь твоя отлетит на крыльях ветра! Стечет, как вода в песок!

– С чего бы? Кром даровал мне жизнь, а дарованное им не сдует ветер и не смоет вода!

– Кром даровал, а я возьму, - прошипел колдун и вдруг расхохотался. - Как ты полагаешь, недоумок, что движет мой воздушный корабль? - Он потряс перед носом Конана длинным тощим пальцем. - Заклятья! Могучие заклятья, способные извлечь из таких, как ты, жизненную силу! Ну, а как распорядиться ею, решаю я… Могу обрушить стены крепостей, могу засыпать город песком пустыни, могу поднять к небесам корабль с солдатами и огненным зельем! Я решаю, я! - Он снова захохотал, а отсмеявшись, повелел воинам: - Бросьте дикаря в клетку! И передайте Сыну Зари, благородному Иолле, что этот варвар нам подойдет!

* * *

Слишком расхвастался Тоиланна, крючконосый коршун! Солнце не успело еще подняться в зенит, а Конан уже знал, кто и что решает на борту воздушного корабля, в чьих руках власть и сила, кому служат воины в бронзовых панцирях и облаченный в голубую хламиду маг.

Но вначале солдаты отвели его в трюм, который освещался оконцами, забранными чистейшим хрусталем. Тут были свалены припасы, а в дальнем конце, у кормы, находились шесть клеток - три и три, двумя рядами вдоль бортов. Конана запихнули в крайнюю и принесли ему, много еды. Большой кусок вяленого мяса, рыбу, сухари, мед, незнакомые сушеные фрукты и кисловатое питье в большом бронзовом сосуде. Вина ему не дали.

Киммериец умел терпеть голод, но умел и есть. Не успело солнце подняться на ладонь, как он расправился и с мясом, и с рыбой, и с сухарями и с прочей пищей; потом, недовольно сморщившись, приложился к кувшину. Напиток был холодным и приятно освежал, но Конану хотелось чего-нибудь покрепче. Сейчас он выпил бы даже кислого туранского вина, к которому обычно относился с презрением, предпочитая ему крепкое и ароматное аргосское.

Но вина не было, и, покончив с едой, он принялся озираться по сторонам. Клетка справа показалась Конану обитаемой - в ней, как и в его узилище, лежала небольшая, плетенная из тростника циновка, а у самой дверцы стоял кувшин. В третьей клетке, находившейся в его ряду, а также в двух противоположных, не было ни циновок, ни кувшинов, однако в самой последней, что располагалась прямо перед ним, Конан разглядел какую-то огромную массу. Ему показалось, что это груда бурой шерсти, брошенной в углу, и, лишь присмотревшись, он различил что-то похожее на конечности, короткую, утонувшую в массивных плечах шею, мохнатую голову, обросшее волосами лицо с маленькими красными глазками.

– Ты кто? - спросил Конан, не надеясь, впрочем, получить ответ.