Корабль уродов

Трудно вспомнить, что я тогда испытывал. Вперед меня вело какое-то тупое упорство. Мир вокруг раскачивался и плыл, как бывает когда переберешь дешевой водки. Казалось, что наступили сумерки - всё стало серым, плоским, как на старой фотографии. При этом у меня было ощущение, будто я ползу в крутую гору, вверх по склону, хотя, конечно, никакой там горы не было.

Потом меня ударило во второй раз. Я ткнулся носом в траву. Зарычал сам на себя и снова пополз в воображаемую гору.

Стемнело еще больше. А воздух уплотнился, словно в мухобойке. Дышать становилось всё труднее.

В какой-то момент у меня окончательно съехала крыша, я перестал контролировать себя и свои перемещения. Там бы я и подох, вляпавшись в одну из стационарных аномалий, но мне помогли. Я услышал голос, и голос этот звучал из моего прошлого…

Моя мама была городской жительницей в третьем поколении. Внучка ссыльных. Она совсем не знала народных колыбельных. А потому вместо колыбельной пела популярные песни своей молодости. Одно из самых ранних и самых ярких воспоминаний моего детства: я лежу в кровати, укрытый одеялом, за окном по-зимнему темно, мягко светит лампа, спрятанная под желтым абажуром, мама сидит рядом на стуле и тихонько поет:

Светит незнакомая звезда.
Снова мы оторваны от дома.
Снова между нами города,
Взлетные огни аэродромов…
Здесь у нас туманы и дожди.
Здесь у нас холодные рассветы.
Здесь на неизведанном пути
Ждут замысловатые сюжеты…[1]

В детстве у меня было очень пылкое воображение. Слушая маму, я всегда представлял себе какую-нибудь картинку - вымышленную, но продуманную до деталей. Вот и под песню «Надежда» мне виделось ночное шоссе, мокрый после дождя асфальт, свет фонарей, отражающийся в лужах, а где-то там, впереди, россыпи огней: то ли и впрямь преувеличенные фантазией «взлетные огни аэродромов», то ли незнакомые яркие созвездия. Зачем-то нужно было идти туда - к этим огням, и в своем воображении я шел к ним, пытаясь разобрать, что же это за огни такие, и, очевидно… засыпал.

И в тот момент, когда я корчился на земле Кратера, словно раздавленный хлопком ладони комар, мне вдруг явственно услышался тихий голос мамы: «Светит незнакомая звезда…» Возникало ощущение, что она здесь, рядом, а не умерла восемнадцать лет назад от сердечного приступа, а я снова стал маленьким мальчиком, но теперь мокрое ночное шоссе было не воображаемым, а самым настоящим - оно расстелилось под ногами, нужно было только идти по нему в сторону ярких чистых огней, которые горели впереди.

«Снова мы оторваны от дома…» Я пошел: уверенной, слегка пружинящей походкой, как обычно хожу в городе. И вот какая деталь: у меня и мысли больше не возникло, что нахожусь я в Кратере, что вокруг - ловушки, что никогда никаких шоссе с фонарями на этой территории не было, что всё это бред и не может быть ничем, кроме бреда.

Так я и вышел - шаг за шагом по воображаемому шоссе, пока не уткнулся в колючую проволоку. Там, у покосившихся столбов, я слегка очухался. Мамина песня оборвалась на полуслове, а дурман развеялся. Было очень холодно, по-настоящему и обжигающе морозно. Я чувствовал себя так, словно выбрался из бетономешалки, - сильно болели мышцы на груди, животе и спине, икры ног сводило от напряжения, меня тошнило, а в конце концов и вырвало прямо на снег.

Да, на снег. Я не сразу осознал, что стою в сугробе, а когда осознал, то не успел оценить эту мысль. В лицо мне ударил луч прожектора, и усиленный мегафоном голос требовательно произнес:

- Стоять на месте. Оружие на землю. Руки вверх.

И этот свет, и этот крик в буквальном смысле добили меня. В глазах потемнело, я упал и вырубился.

Наташка потом рассказывала, что меня привезли в госпиталь едва живого. Я был изможден и истощен, кожу покрывал странный темно-коричневый загар, воняло от меня, как от лесного козла.

Я провалялся в бреду почти три дня. И всё это время находился под наблюдением. Первым, кого я увидел, когда открыл глаза, был молодой человек с острыми чертами лица и холодными глазами, сидевший на табурете рядом с кроватью. Он читал какой-то журнал, но, заметив, что я проявляю признаки жизни, тут же отложил его в сторону:

- Андрей Михайлович? - обратился он ко мне. - Как вы себя чувствуете?

- Приветствую, - сказал я и удивился своему голосу: он был сухой, слабый, ломкий, чужой голос чужого человека. - Где я?

- Вы в военном госпитале, Андрей Михайлович, - охотно ответил молодой человек. - А я Никита Луньков. Капитан Министерства безопасности Российской Федерации.

Его слова меня озадачили.

- Какого Министерства безопасности? - переспросил я. - КГБ, что ли?

- Комитета Государственной Безопасности в том виде, в каком он функционировал при Советском Союзе, больше нет.

Эти слова озадачили меня еще больше.

- При Советском Союзе? Что значит больше нет? Советского Союза больше нет?