Корабль судьбы. Том 1

— Умеете вы, жрецы, словами играть. И обидеться бы на тебя, да нельзя: ты же вроде как комплимент мне сказал. Вот только слабо верится, чтобы ты говорил искренне. Ты же только что отказывался верить в то же самое, только касавшееся не меня, а тебя! — Уинтроу потрясенно молчал, Этта же продолжала: — Нет, ты отнюдь не утратил веры в своего Са. А вот в себя верить перестал начисто. Ты вот рассуждаешь о том, что я не понимаю своей самоценности и пытаюсь судить о ней смотря по тому, много или мало я значу для Кеннита. Ну а сам ты чем занимаешься? Начал говорить о себе и тут же съехал на свою нужность или ненужность для Кеннита и Проказницы. Живи ты наконец своей жизнью, Уинтроу, и отвечай сам за себя! Тогда, чего доброго, с тобой и другие начнут больше считаться!

Ему показалось, будто где-то глубоко внутри у него провернулся ключ в ржавом замке. «Или словно рана принялась заново кровоточить из-под струпьев…» — подумал он с горькой усмешкой. Он пытался придраться к ее словам, уловить хоть какой-то изъян в ее логике. И не мог. Изъяна не было. Этта высказала ему в лицо беспощадную правду. Оказывается, он умудрился отрешиться от ответственности за собственную жизнь и даже не заметил, как и когда это произошло. Истины, почерпнутые в медитациях, до которых он с таким трудом и терпением добирался в другой жизни, где были книги и духовное водительство Бирандола… Эти истины превратились в пошлые нравоучения, которые он изрекал, не заботясь применить к себе самому. Ему вдруг вспомнился неискушенный мальчишка, поделившийся с наставником своим страхом перед предстоявшим ему морским путешествием. Он боялся не гибели, не крушения, не пиратов — он, привыкший жить в окружении вдумчивых послушников наподобие себя самого, всего более страшился общества простых, «грубых» мирян. Как он выразился в том разговоре?.. «Наверное, это по-своему славные люди, но совсем не такие, как мы». В те времена он с глубоким презрением думал о таком образе жизни, когда человек слишком занят насущным и каждодневным и это мешает ему дать оценку себе самому, своему духовному росту. Бирандол, помнится, еще намекнул тогда, дескать, время, проведенное вне монастыря, поможет ему пересмотреть такое мнение о людях, вынужденных усердно трудиться ради куска хлеба. Ну и как? Переменил он его? Или, наоборот, духовно углубленные послушники начали казаться ему людьми, столь занятыми самосозерцанием, что жить настоящей жизнью у них уже времени не хватало?

Да, его бросили в мир кораблей, моря и моряков помимо его воли. Да, он так полностью и не раскрылся навстречу этому миру, отказываясь принимать то, что мог от него получить. Теперь он оглядывался назад — и видел, насколько все было окрашено его сопротивлением происходившему. Он пытался противостоять воле отца. Он сражался с Торком не на жизнь, а на смерть. Он противился усилиям корабля, пытавшегося завязать с ним духовные узы. Он был на стороне сидевших в трюме рабов, но тотчас настороженно замкнулся от них, когда они освободились. Когда же на борт «Проказницы» ступил Кеннит, Уинтроу решился назвать ее своей и принялся отстаивать свое право, невзирая на усилия пирата завоевать расположение судна. И все это время он жалел себя, прямо скажем, всепоглощающей жалостью. Он смертельно тосковал по монастырю и клялся себе, что при малейшей возможности вернется к той жизни, к себе тогдашнему. И даже решившись наконец принять новую жизнь, ниспосланную ему Са, принять ее и найти в ней божественный смысл — даже это он сделал как бы не всей душой, а опять-таки с оговорками.

Самообман, бесконечный, многослойный самообман! Теперь он видел его со всей ясностью. И все — во имя противостояния воле Са, того самого Са, которому на словах он собирался служить! Собирался — а сам так долго пытался отрицать Им предначертанное. На самом деле он, Уинтроу, так и не смог с открытым сердцем принять свою судьбу. Он лишь нехотя с нею смирился, из-под палки приемля навязываемое силой и воспринимая как передышку, если что-либо отвечало его запросам. И это — подход жреца, долженствующего во всем сущем усматривать проявления Всевышней Воли?..

На самом краю сознания зарождалось нечто, какая-то зыбкая мысль, удивительное озарение. Откровение, ждавшее своего часа. Уинтроу рассредоточил зрение и задышал медленней, глубже.

Этта отложила рукоделие, собрала игральные фигурки и спрятала в коробку.

— По-моему, — сказала она, — с играми пока надо повременить.

Уинтроу лишь молча кивнул. Ему требовалось поразмыслить. Он почти не заметил даже, как она выходила из каюты.

Та, Кто Помнит, увидела человека на палубе и узнала его. Двуногого звали Уинтроу. Он стоял и смотрел на морских змей, игравших и резвившихся под бортом идущего судна. Она удивилась тому, что он остался в живых. Когда она помогала ему добраться до корабля, она лишь хотела, чтобы он смог умереть среди родни и друзей. А он, подите-ка, выжил!