Корабль мертвых

– Что бывает, то бывает. Как-нибудь покажу тебе свои плечи. Но пройти нужно, – ответил Станислав. – Никто нам не поможет. Другого пути нет. Инженеры не позволяют нам ходить через машинное отделение, мы для этого слишком грязные, кроме того, такое не позволяется уставом.

Говоря это, он вскинул руки к голове, закрывая глаза, нос, уши. После чего, странно изогнувшись, мгновенно скользнул между свистящими струями, бьющими из труб, обвитых изоляционными лентами, давно прогнившими и изодранными. Даже человек-змея в цирке не способен на такое. Но он смог, он смог. Вся черномазая банда пользовалась этим путем, и до меня наконец дошло, почему на «Йорике» все так напряжены всегда.

– Видел, как я сделал? – крикнул Станислав. – Теперь попробуй ты. И ни о чем не думай. Если начнешь думать, что тут пройти нельзя, ты никогда не попадешь в котельную. Но ты же видишь, я прошел. Руки на голову и скользи, как змея. Когда-нибудь тебе это пригодится. Если, скажем, займешься воровством и будешь спасаться от решеток. Ты всегда должен быть в форме, потому что от тебя в любой момент может понадобиться что-то такое. Ну давай!

И я повторил его ход.

Конечно, пар коснулся меня раскаленным лезвием, но думаю, что это было больше воображение.

На другой стороне железной площадки начиналась длинная лестница, уходящая вниз, на самое дно подземного мира. Лестница была такая горячая, что носовой платок, которым я обмотал ладонь, ничем не помог. Приходилось висеть буквально на локтях, чтобы находить опору. По мере того как мы спускались, воздух становился все более плотным, горячим. Он был невыносим, им нельзя было дышать. Неужели это и есть пекло, в которое после смерти попадают грешники? Да нет, даже черти не выжили бы здесь, точно не выжили бы. Но внизу стоял человек, потный, страшный. Люди тут тоже не могли жить. Но жили. Потому что были мертвецами. Без отечества, без паспорта, без дома. Они не могли тут жить, но они жили. Тут сам дьявол не мог жить, потому что он все же является обломком какой-то культуры, как сказал Гете, но люди жили. Даже работали. Потому, наверное, что давно умерли, давно были мертвецами, всего только мертвецами. Мыслящему человеку непонятно бывает, как можно добровольно идти на войну под пули, или оставаться рабом при хозяине, или как можно позволить годами помыкать собой? Почему жертва не покончит с собой, почему продолжает мучиться? Но теперь я это понимал, потому что сам превратился в мертвого и плыл на корабле мертвых. Ни один человек не может опуститься так глубоко, чтобы не опуститься еще глубже. Я водил караваны верблюдов, лам, ослов и мулов. Я видел, как они ложатся на землю, если считают, что их перегрузили на один лишний килограмм, или погонщик над ними слишком издевается. Я видел, как они отказывались от пищи и безмолвно умирали, потому что считали, что с ними обращаются, как с животными. Даже сочная кукуруза, свежий маис не заставляли их менять принятое решение. А люди? Почему они становятся пушечным мясом, ходят под бичами и окриками? Да потому, понял я, что в их душах всегда тлеет какая-то неопределенная надежда. Они могут думать. Вот что их подводит. Они всегда ждут невозможного. А вдруг чудо правда произойдет? Я клял себя. Почему, черт возьми, сразу не прыгнул за борт? Почему спустился в этот ад, ведь у меня был выбор? Да потому, ответил я сам себе, что в самой глубине души я все еще надеялся попасть в Новый Орлеан, надеялся выжить и в аду. Император, ты никогда не будешь нуждаться в гладиаторах! Они были и будут. Они всегда будут восклицать, увидев тебя: «О восхитительный, позволь нам умереть за тебя!»

30