Корабль дураков

Все скопом бросаются на рассказчика: певцы-горлопаны с кулаками, пьяная баба с фляжкой, монашка с лютней и монах с сандалиями в руках – дубасят его и пинают нещадно. Тот прикрывает голову руками и безропотно сносит удары, пока ярость измученных слушателей не сходит на нет; отмутузенный бывший фокусник, а теперь попросту выпивоха и соня, лежит неподвижно. Похоже, он спит.

Певцы-горлопаны: Еще историю, хотим еще!

Все ищут обжору. Но находят лишь непонятный кожистый мешочек за мачтой. Он судорожно подергивается и урчит, извергая вонючие газы.

– Где он? – спрашивает монашка, зажимая нос.

– Там, внутри, – отвечает шут, указывая своим скипетром на смердящий куль.

Монах: Похоже на курицу.

Пьяная баба: Не, на винные меха.

Шут: Это его желудок.

Не зная, что рассказать, когда придет его очередь, и доведенный до исступления издевательской курицей со сквернословящим задом, обжора сожрал сам себя. Поскольку все были заняты избиением предыдущего рассказчика, никто не слышал его смачного чавканья, в котором смешались боль и восторг, как это бывает, когда кавалер, обуянный страстью, лобзает девицу, или когда кто-то пробует очень острое кушанье, от которого слезы текут в три ручья.

Страдающий от газов мешок говорит…

Рассказ обжоры

Ффф. Оо. Ппррпффппррффф.

Эпилог

Это была не обычная вонь, какая бывает, когда кто-то пускает газы. Это было благоухание всего обжоры. Как будто целая жизнь раскололась на части и испарилась смесью различных запахов. Медовый дух детских какашек, сладкое материнское молоко, луковый привкус растущих костей. Пассажиры на корабле давятся едкими испарениями похоти, честолюбия и разочарования, что воняет почище протухшего сыра. И от сей обонятельной хроники не укрыться никак: как ни зажимай пальцами нос, запахи все равно просачиваются –так вонзается в уши пронзительный вопль, даже если закрыть их ладонями.

Шут уже не может сдержать рвотных позывов. Со своего места вверху на корме он поливает раскаявшегося пропойцу полупереваренным пивом, и брезгливого монаха сразу же начинает тошнить. Монашка, на которую тоже попало, и сама начинает блевать прямо на стол; глядя на это, блюет и пьяная баба, прямо себе во флягу; фляга быстро переполняется, и рвотная масса проливается на спящего пьяницу, который выплевывает на корму кварту домашней браги. Певцы-горлопаны, захваченные перекрестным огнем, отползают в сторонку и, перегнувшись через борт, извергают в морскую пучину содержимое своих желудков.

Последним (уже после того, как пловец внес свою скромную долю в размере пинты) в этот дружный поблёв вступает раскаявшийся пропойца. Вы скажете: да ему просто нечем тошнить, после стольких разов, – и вы будете правы. Это как если б голодная птица пыталась отрыгнуть. Твердый комочек, что плюхнулся в воду, был не больше лесного орешка. Но все-таки именно он, я почему-то ни капельки не сомневаюсь явился причиной последующих событий.

Кося глазами на свою комковатую мокроту, раскаявшийся пропойца с ужасом видит, как что-то темное и извивающееся поднимается из глубин. Червь в форме воронки, цвета несвежей требухи, раскрывает розовое отверстие и заглатывает комочек, плавающий у поверхности. Онемевший от страха раскаявшийся пропойца хватает черпак и колотит им по воде, пытаясь прикончить морского стервятника. Но удары не действуют на червя. Они его даже не отпугнули. Он опять разевает рот – эту кошмарную дырку, которая может быть только ртом, – хватает черпак и выдергивает его из рук пропойцы.

– Черт, это же был наш руль! – Монах в запале и не замечает, что поминает черта. – И как мы теперь будем рулить?!

Но на ответ времени не остается. Вода вокруг корабля начинает как будто вскипать, и корабль весь дрожит – от трюма до самой верхушки мачты. Море взрывается буквально в нескольких ярдах от борта. На поверхность всплывает какая-то студенистая масса, в два раза больше суденышка. На первый взгляд это похоже на гигантскую сеть, полную рыбы. При всем старании я не могу описать это чудище целиком, не могу свести части в единое целое. Тошнотворное зрелище: полупрозрачные, переливчатые тела подергиваются, как будто в конвульсиях, внутри расползающегося мешка из плоти, а то, что раскаявшийся пропойца принял вначале за червя, оказалось всего лишь кончиком щупальца.

– Нет. Я не верю. Так не бывает, – лопочет раскаявшийся пропойца. Словно в доказательство, что так бывает, гигантская клешня вырывается из воды, хватает его за горло и тащит за борт. Бедняга даже и пикнуть не успевает. Никто не бросается ему на помощь. И чудовище погружается под воду, унося с собой свою добычу.

И вот что странно. Никто не кричит и не рвет на себе волосы, хотя тот, кто видел подобный ужас, должен вообще обезуметь от страха. Но нет. Все застыли на месте и боятся даже моргнуть, как будто движение век способно навлечь беду и на них тоже. От раскаявшегося пропойцы не осталось и следа, только несколько пузырей неизвестного происхождения безутешно побулькивают на поверхности.