Копье чужой судьбы

– Сергей Васильевич, – укоризненно заметила Нина, – у вас тоже когда-то было первое дело. Зачем же вы так…

– Прости, Нина Витальевна, никак не могу найти вчерашний факс…

– Так вот же он. – Нина вытащила из-под папки листок и протянула Сергею.

– Помощь пришла вовремя, – констатировал он. – На глазах растешь, Нина Витальевна.

– Вы дадите мне какое-нибудь поручение? – робко спросила она.

– Завтра, – пообещал ей Сергей.

– Завтра – воскресенье.

– Ну, тогда – послезавтра.

– Сергей Васильевич! – воскликнула Нина Курочка, и в ее голосе прозвучала обида.

Он поднял глаза и вдруг смягчился.

– Ну, хорошо, записывай. Анна Гиппиус. Или Анна Хиппиус. Найди мне все, что сможешь, про эту женщину.

– Какого года рождения?

– Не знаю.

– Она москвичка?

Сергей задумался.

– Видишь ли, Ниночка, эта женщина, как я думаю, давно умерла. Она актриса, снималась в кино. Жила в Германии. Временной период тридцатые – пятидесятые годы прошлого века. Ясно?

– Ясно.

– Справишься?

– Справлюсь.

– Вот и хорошо… – Сергей опять копался в бумагах на столе. – Пока ищешь… я тебе еще что-нибудь поручу…

– Могу приступать?

– Можешь.

Нина выскочила из кабинета, и ее каблучки застучали по коридору.

Тимофеев пришел минут через двадцать.

– Здорово, Сергей.

– Здравствуй, Валерий Иванович. – Дуло протянул ему фотографию Картавого. – Нужно у этого снять отпечатки.

– Пусть в понедельник придет.

Сергей усмехнулся:

– Это вряд ли.

– Почему?

– Он – в морге, на Второй Боткинской.

– Понял. Съезжу, сниму. Потом поискать в следотеке?

– Точно. Есть что-то новое по Пиньере?

– Прислали протокол вскрытия. Есть гистология, но не вся. На первый взгляд – никаких следов грубого физического насилия. Небольшие синяки на ногах, у стариков такое бывает. У внешних уголков глаз, на верхней части щек и на шее обнаружены точечные кровоизлияния, которые указывают на удушье как на возможную причину смерти. Во время осмотра места преступления я сделал замеры ящика, в который сунули старика. При помощи специальной методики удалось определить запас кислорода и время, на которое этого кислорода хватило бы взрослому человеку. Результаты расчетов показали: часа на два. Но учитывая неполную герметичность ящика, а также то, что у старика могла быть легочная или сердечная недостаточность, погрешность расчетов – плюс-минус и… до хрена.

– Значит, все-таки задохнулся.

– Не факт. Если ты заметил – у старика одежда была влажной. Пока остановились на версии удушья. По крайней мере – до понедельника. В процессе вскрытия взяли пробы для микроскопического, невропатологического и дальнейшего патологоанатомического анализа.

– При чем же здесь сырая одежда?

– В его легких нашли немного воды. В стенках альвеол обнаружены разрывы и растяжки. Так что не исключено утопление. Одно точно ясно: смерть наступила от недостатка воздуха. Но каким образом ему не дали дышать, узнаем, когда придут результаты исследований.

– Больше ничего? – спросил Дуло.

– Не знаю, порадую или нет… Я кое-что нашел на жемчужинах, что подобрал в кабинете у твоей жены.

– Отпечатки?

– Ну, это слишком… Фрагменты, точнее – фрагментики отпечатков. Поверхность жемчужины маленькая, сильно изогнута. Глобальные признаки разрозненны: где дельта, где ядро – непонятно. Дело упрощается тем, что ожерелье обычно трогают двумя пальцами: большим и указательным. Реже – средним.

– Короче, полная безнадега.

– Почему же! – Тимофеев почесал лысину. – Существует методика, по которой фрагменты собираются воедино. Один только минус: подобная реконструкция не является уликой.

– К черту улику. Дай хоть что-нибудь, за что я смогу зацепиться.

Валерий Иванович улыбнулся:

– Знал, что ты так и скажешь, поэтому начал работать.

– Когда соберешь воедино?

– Дату не назову, но буду стараться. – Тимофеев развел руками. – В общих чертах – все.

Глава 16 Самое дорогое из того, что осталось

Тимофеев ушел. Сергей тоже собрался выйти из кабинета, потом передумал и вернулся к столу. Взял телефон, намереваясь позвонить Полине, но и этого делать не стал. Какая-то мысль крутилась в его голове, что-то, что он точно хотел сделать, но не успел.

Вспомнив наконец, что забыл про перевод из дневника немецкого летчика, достал из папки пару листков. Сел в кресло и стал читать.

Вторник, 27 февраля 1945 года