Конвой

— Мы нет, — нисколько не смутился Жирмята. — Но мы не местные, что с точки зрения нанимателя тот же сброд. Да и не только мы. Вон здоровяк, его зовут Сейтсман, он из варягов. Отстал от корабля и не просыхал потом целый месяц, пока не подвернулась работа. А вон два пустоголовых братца из Чернигова, Борис и Глеб. Знаешь, чем они прославились?

— Ну?

— Служили телохранителями при черниговском князе и по собственной тупости дали его убить на охоте. То есть не подумали, что любимый племянник умышлять против князя станет. Вот и не прикрыли вовремя от стрелы. Это ж надо — родственников не подозревать?

— А остальные?

— Андал, тот, что ворчит всё время, гопник с Борщаговки. Петля по нему скучает давно, да всё не найдут они друг друга. А тот, в чёрном плаще, что сидит рядом с Сейтсманом, он колдун. Назвался Априкорном, но, думаю, не настоящее это имя. Они, колдуны, скрытные до жути, а насчёт имён особенно.

— И что, ханыга?

— Не думаю, — качнул головой Жирмята. — Серьёзный парень. Но никто про него ничего не знает. Откуда он, давно ли в Киеве и что делал раньше? Вот так взять колдуна с улицы? Не понимаю.

— Тург не показался мне дураком, — заметил Волошек.

— Тург не дурак, — согласился товарищ. — И это вособенности настораживает.

* * *

Ночевали возле небольшой берёзовой рощицы. Развели костёр, казан водрузили, сели вокруг. В ожидании ужина знакомились понемногу — не все, как Жирмята, успели это днём сделать.

— А ты, толстобрюхий, ты-то чего в дело полез? — взялся Андал за монаха. — Сидел бы в Лавре своей, в катакомбах, и в ус не дул. Чем плохо? Харч казённый, работы только что молитвы читать. Князь вам сколько мужичья отписал, считать устанешь…

— Грехи заедают, сынок, — смиренно ответил Роман. — Грехи. И в пещерах от них не укроешься, и не всякий грех постом или молитвой упорной искупить можно. — Монах вздохнул и повторил: — Не всякий.

— Ха! Тоже мне, грешник. Да тут любой, кого ни возьми, перегрешит тебя на раз. За один день годовой твой зачин выберет.

— Не скажи, сынок. Коли не знаешь, не говори. Грехами не хвастают. Не меряются.

Черниговские братья, отряжённые в кашевары, разложили по мискам дымящееся варево. Дожидаясь, пока каша немного остынет, наёмники ковырялись в ней ложками.

— В Альмагарде монахов не жалуют, — заметил вскользь Эмельт, до сих пор, казалось, совсем не интересующийся болтовнёй.

— А я и не жалиться туда направляюсь, — возразил Роман.

Что-то в его фразе насторожило наёмников. Всех опередил Рыжий:

— А зачем? Зачем тебе в Альмагард?

— Пиво сопровождаю, — буркнул тот.

Монаху никто не поверил. Разговор вновь умолк.

Хельмут достал матовый кристалл и приложил к уху.

— Вот, пожалуйста, — шепнул Жирмята товарищу. — Откуда у такого пропойцы слухач?

— Мало ли, — пожал тот плечами.

— Да он давно спустил всё что можно, — шептал Рыжий. — Мне Сейтсман рассказывал, они вместе по трактирам шатались. Ни гроша у него за душой не осталось. Одни долги да отрепья.

Ксюша повернулась к Хельмуту и спросила:

— Чего говорят?

Тот по привычке хотел нахамить, но что-то заставило его ответить нормально:

— Уимблдон. Рыцарский турнир на кубок Большого Шлема. Сэр Ругги против сэра Парфинга на мечах. Финальное состязание.

— И кто кого? — поинтересовался Сейтсман.

— Пока поровну. Ругги заработал очко, проведя рубящий удар в бедро, а Парфинг ответил колющим в живот.

— Ругги возьмёт верх, — вдруг вырвалось у Волошека. — Парфинг сильнее на голову, но в финале всегда слишком волнуется, пропуская даже нехитрые выпады.

— Ты почём знаешь? — уставился на него Хельмут. Волошек смутился и замолчал.

— А он с ними бился, с обоими, — встрял Жирмята. — Обоих и одолел.

— Да ну? — не поверил Хельмут.

Остальные тоже недоверчиво посмотрели на друзей.

— Точно, — неожиданно для всех подтвердил Дастин. — Парень выиграл предыдущий Уимблдон. Бился под именем сэра Деймоса.

Орк повернулся к Жирмяте и добавил:

— Именно поэтому Тург и взял вас в отряд, а вовсе не потому, что ты сунул три медяка его секретарю.

Наёмники заржали. Не смеялись лишь Сейтсман и сам Жирмята. А Ксюша впервые посмотрела на Волошека с интересом, отчего тот смутился ещё больше. Он даже нарочно припомнил презрительный плевок и грубость наёмницы, чтобы малость компенсировать нынешнее её внимание и не перекраснеть.

— Так у тебя и кубок серебряный есть? — с восхищением спросил один из братьев.

— Был, — вздохнул Волошек, потирая лоб. — В Бремене заложил, когда деньги кончились.

Чем кончилось у Ругги с Парфингом, они не узнали. Слухач — камень вольный, он блуждает сам по себе и на потребу владельца не работает. Бросив состязание за пять минут до финального гонга, дорогая вещица затрещала девственным эфиром.

Каша остыла достаточно, и народ принялся грохотать ложками.