Конвейер смерти

– Я как себя в зеркале увидел, чуть ее не задушил. Схватил за горло, а она отбивается, царапается! Хотел в глаз дать, но одумался, отпустил. Все-таки женщина. Магнитофон «Sony», что ей подарил, об стенку разбил и ушел. Дьявол! Еще два месяца служить! Как выйти к батальону без усов? Может, до замены отрастут?

– Конечно, Василий Иванович! До апреля все будет нормально. Усы вырастут, а Наташкина шарманка не восстановится. Она еще десять раз пожалеет, что напакостила.

– Берендею надо не забыть сказать, чтоб ничего больше из продуктов ей не давал. Ни картошки, ни тушенки, ни крупы. А то она за моей широкой спиной как сыр в масле каталась. Теперь пусть язву желудка приобретает. У-у-у! Кляча худая!

Мне было смешно, но я старался изо всех сил не прыснуть. Зачем злить комбата и обижать? Только выйдя из модуля, я расхохотался, дав волю чувствам.

– Никифор, ты чего? – удивился возвратившийся из автопарка Вересков. – Чокнулся?

– Миша! Ни о чем не спрашивай. Это надо видеть. Зайди к комбату переговорить о чем-нибудь. Но не засмейся и ему не ляпни, что я стоял тут и ржал. Посмотришь – и сразу поймешь.

Вечером я доложил офицерам о встрече в Ташкенте с женой Сбитнева и зачитал письмо, в котором она благодарила за деньги, собранные для ее дочери офицерами батальона.

– Никифор Никифорыч! А почему в письме говорится о сумме двести пятьдесят чеков? Денчик передал пятьсот! – удивился Марабу.

– Вот поэтому я и попросил, чтоб она написала нам письмецо.

– И что из этого следует? – уточнил Шкурдюк.

– А то, что она не получила половину суммы, которую мы собрали вдове и дочери, – ответил я.

Мужики переглянулись и посмотрели на прапорщика Денчика. Старшина роты сидел и хлопал глазами. Он не ожидал такого поворота дела. Откуда прапорюга мог знать, что я еще два месяца назад получил первое письмо, в котором она искренне благодарила за деньги. Мы с комбатом какое-то время сомневались, думали, может, Лена ошиблась в сумме. Но когда я с ней поговорил и вскользь уточнил сумму, последние сомнения отпали. Совершилась чудовищная подлость! Я передал ей оставшиеся собранные пятьсот чеков и попросил написать ребятам письмо. В нем вдова еще раз поблагодарила батальон за заботу, рассказала, как растет Вовкина дочурка…

– Ты что, крыса? Подонок, убью! – вскочил Мандресов из-за стола и набросился на Денчика.

Комбат схватил его за руку, усадил на место и высказался:

– Этого подлеца мы отдадим на суд чести прапорщиков. И отныне его место не в каптерке, а на боевых действиях. И чтоб не на броне оставался, а в горы ходил с мешком за плечами! Надеюсь, Бог накажет тебя за подлость, которую ты совершил.

Морду прапорщику все же после совещания набили, а деньги с получки забрали и передали вдове с очередным отпускником.

Спустя полгода прапорщику оторвало ногу. Наступил на мину, и хирурги в госпитале ее оттяпали выше колена. Все-таки права поговорка: Бог все видит и шельму метит!

Из тех кадров, что нам спихнули другие подразделения, в батальоне остался только Кирпачевский. Этого высокого широкоплечего красавца выслали из штаба армии за какие-то провинности. У него было прозвище – Кирпич, преследующее его по жизни. Как оказалось, он был сыном командующего одной из армий Киевского округа.

В день, когда полк выходил на боевые действия в Баграмскую зеленку, из дворца Амина раздался звонок. Выздоровевшему после ранения Ошуеву и возвратившемуся в строй (а мы тайно надеялись уйдет в Союз на повышение), генерал Хреков пояснил порядок работы с этим взводным. Состоялся диалог следующего содержания.

– Вы к кому поставили в штат Кирпачевского?

– В первый батальон. Командиром взвода третьей роты, – ответил Ошуев.

– В рейдовый батальон?

– Так точно. Заполнили вакант.

– Идиоты! Хм-м. Вы только не вздумайте сдуру отправить его на боевые! А то у вас хватит ума и сообразительности. Не забывайте, чей это сын!

– И что с ним делать прикажете? – раздраженно спросил Султан Рустамович, потирая занывшую рану (начальство некстати заставило его нервничать). – У нас в полку каждый человек на счету. Куда Кирпачевского деть? Забирайте обратно, товарищ генерал.

– Не учите меня жить! Если этого офицера к вам перевели, значит, так надо! У вас есть, куда его определить на время рейда? Поставьте начальником караула в полку.

– Слушаюсь, товарищ генерал! – ответил Ошуев и бросил, не глядя, трубку на телефонный аппарат. Герой со злостью пнул стул, швырнул о стену ежедневник и вышел из дежурки. Он не переносил, когда с ним разговаривали в таком тоне. Оставалось гадать, снимет он меня с дежурства или нет под горячую руку.

После Баграмки дивизию направили в Пагман, из Пагмана – на Гардезскую дорогу. А затем мы собрались в Черные горы. Кирпачевский же постоянно не вылезал из караулов.

Перед очередным выходом он подошел ко мне:

– Товарищ старший лейтенант! Разрешите обратиться. Старший лейтенант Кирпачевский!

– Слушаю вас, товарищ старший лейтенант.