Конунг. Изгои

— Йомфру Кристин, любая дружба между мужчиной и женщиной непременно кончается ненавистью или любовью. И поэтому я знаю, — вопреки морю лет, отделяющих нас друг от друга, — что когда мой смиренный рассказ о твоем отце конунге подойдет к концу, ты не проникнешься ко мне любовью, ибо твое страстное тело, красота которого сверкает даже такой морозной ночью, как эта, жаждет упасть когда-нибудь к ногам молодого человека и сказать ему: Подними меня на свое ложе! Нет, йомфру Кристин, когда мой рассказ подойдет к концу, ты возненавидишь меня.

— Господин Аудун, нынче ночью, проявив в моем присутствии недозволенную свободу, ты заслужил мою ненависть. Но все-таки я не ненавижу тебя.

— Йомфру Кристин, необъятно твое благородное сердце, прекрасно твое желание оказать честь человеку, так близко стоявшему к твоему отцу! Но правда, йомфру Кристин, дорогая монета: положи ее на чужую ладонь, и он закричит, словно руку ему обжег огонь.

— Господин Аудун, я и сама понимаю, что правда может заставить меня закричать, но она не заставит меня ненавидеть.

— В таком случае, йомфру Кристин, она заставит тебя полюбить.

***

Вот что я помню о Сверрире, конунге Норвегии:

Он пришел ко мне и сказал, что, если мы захватим несколько селений вокруг озера Мьёрс и раздобудем несколько небольших парусных судов, мы сможем пробыть там до следующего лета. Там можно рассчитывать на богатые вейцлы [14] и оттуда есть много дорог, на случай, если туда придут наши враги. Оттуда можно пойти или на юг, в Вик, или на север, в Нидарос, а можно также пойти и на запад, в Бьёргюн. Ну, а если в этой стране у нас земля начнет гореть под ногами, оттуда рукой подать до непроходимых лесов Свеарике [15], где мы сможем укрыться. Тот, в чьих руках Упплёнд, подчинит себе со временем всю страну.

Наши лазутчики донесли нам:

— На Мьёрсе под парусами стоят военные корабли и по селениям пущена стрела войны.

Мы повернули на запад и глухими лесами пошли к озеру, которое здесь называли Рёнд.

***

Сын Божий словно помогал нам, когда мы по крутым склонам спускались к озеру Рёнд. И этот день тоже был солнечный, ветреный, с легкими бегущими облаками. С вершины одного холма мы увидели несколько небольших судов, стоящих у берега, приплывшие на них люди, отложили оружие и дремали на солнце. Мы захватили их.

Мы захватили их одним махом, птицы не успели умолкнуть и пчелы не увидели в этом помехи и продолжали добывать из цветов мед. Большая часть людей на судах не оказала нам никакого сопротивления, двоих мы зарубили и оттащили трупы подальше, чтобы своим видом они не огорчали остальных. Вскоре мы уговорили их перейти на нашу сторону. Это были сыновья бондов, с жирком на животах, покатыми плечами, не умевшие владеть мечом и не имевшие никакого желания сражаться. По приказу ярла Эрлинга они собрали ополчение, чтобы охранять селения от конунга Сверрира. Они были очень довольны, когда мы сказали им:

— Женщинам, живущим у Рёнда повезло, вон у них тут какие мужчины!

Словом, это была добрая встреча, и между мужами, которые на рассвете намеревались пустить кровь друг другу, родилась сердечная дружба. Люди расположились под деревьями, они ели из одного котла и рассказывали о девушках, которых нанизывали на свои гарпуны почище, чем форель в ручьях. Мы не сожгли ни одной усадьбы и платили серебром за любую отданную нам скотину. Пришли старухи и попросили, чтобы им позволили потрогать конунга, он засмеялся и сказал, что будь они помоложе, он бы тоже не отказался их потрогать. Восхищенные, они покорно кланялись ему, он же достал горсть серебра из кошелька, висевшего на поясе, щедро одарил их, погладил по щекам и сказал, что если их дочери так же хороши, как они сами были в молодости, их следует запереть дома и заложить засовы.

— Мои люди не станут отказываться от добычи, на которую, по их мнению, они имеют право, — сказал он.

Женщины засмеялись, потом пришли их дочери и день кончился тем, что дружба между мужчинами должна была отступить перед тем, что одни называют сполохом во время бури, а другие — выросшим на солнце цветком, вокруг которого жужжат пчелы и ангелы танцуют от радости.

Да, йомфру Кристин, это был замечательный день, он сохранился в моей памяти, сверкающим, точно начищенная серебряная монета на белой льняной ткани. Даже когда пришел конунг, — я сидел тогда с рогом в руке на спине одного берестеника и распевал во все горло, — я не испытал ни малейшей тревоги, узнав, что наша казна заметно похудела. Конунг сказал также, что, когда нам улыбается удача, мы не должны омрачать свою радость мыслями о том, что наш сундук с деньгами стал легче рога, который только что осушил Аудун.

— Как ты считаешь, Аудун, не наполнить ли нам его снова?

— Рог? — спросил я.

— Сундук, — засмеялся конунг.

Пришел Сигурд. Я хорошо помню, как он сказал: