Конунг. Изгои

Был с ними и Малыш, сын Хагбарда Монетчика. Мы были вынуждены оставить его в Сокнадале у добрых людей, когда ушли оттуда, чтобы сразиться за Нидарос. Теперь паломники принесли его на плечах к отцу. И Хагбард пришел к сыну.

Я снова отвернулся.

Конунг сказал мне:

— Конунг — одинокий человек.

— Не конунг тоже может быть одиноким, — заметил я.

И рассказал ему о женщине, которая продавала лук, и о том, что я чувствовал, глядя на нее.

— Но ты можешь найти ее? — Он оживился.

— А что я могу предложить ей? — спросил я.

— Любовь у тебя есть, но мира нет.

— Честный человек дает или два куска серебра или ничего, — сказал я.

Он взглянул на меня и сказал, что дружба между мужчинами — почти самый большой дар из всех, полученных нами от Бога.

В ту ночь мы долго сидели и говорили о любви и дружбе, но о луке мы не говорили.

***

Вот что я помню о старом человеке и серебре:

Однажды в конунгову усадьбу пришел старый полуголый человек. Он был похож на лемминга, которого довели до бешенства, тыкая в него палкой. Стражи не сумели его удержать, от гнева у него на губах выступила пена, из одной ноздри на бороду текла струйка крови, и он быстро слизывал эту кровь, чтобы не потерять ни капли.

Я узнал его. Это был кормчий, у которого мы отобрали серебро и корабль, а его самого бросили за борт.

Значит, он все-таки не утонул, он плыл на бревне, когда мы потеряли его из виду. Видно, какой-нибудь чертов сын проплывал мимо на лодке и выловил этого негодяя. Теперь он был здесь. И требовал назад свое серебро.

Многих людей повидал я за те годы, что мы скитались по стране. Среди них были смелые, Но были и трусливые, я забыл почти всех. Но подумай, йомфру Кристин: мы бросили этого человека за борт и уплыли от него. И вот он явился к нам и требует, чтобы ему вернули его серебро.

Конунг вышел из дома, он собирался сесть на лошадь, чтобы куда-то ехать. Старик хотел изловчиться и схватить его за горло. Стража отшвырнула старика, я ткнул его кулаком в живот, и он с воплем согнулся пополам. Но тут же вскочил и снова выкрикнул конунгу в лицо свое требование:

— Я хочу, чтобы мне вернули мое серебро!…

Конунг рассердился. Он уже перекинул одну ногу через спину лошади и висел в положении, не совсем подобающем его сану. Лошадь забеспокоилась, взбрыкнула задними ногами и начала мочиться из презрения к конунгу и его людям. И все время этот жалкий, тощий старик орал в ухо конунгу:

— Я хочу, чтобы мне вернули мое серебро!…

— Ты дьявол! — крикнул конунг. — Тебе уже давно следовало сдохнуть!

— Ну так убей меня! — крикнул старик. — Убей меня к черту! Отними у меня жизнь! Или верни мне мое серебро!…

— У меня нет времени убивать тебя, — ответил конунг. — Я спешу в церковь на службу! — Он с силой отшвырнул старика, вцепившегося в его плащ.

— Ты спешишь не в церковь, ты едешь в Спротавеллир посмотреть, как там упражняются воины, — сердито сказал я.

— А ты заткни свою вонючую пасть! — рявкнул на меня Сверрир. — Я езжу в церковь, когда хочу!

Старик продолжал кричать:

— Отдай мое серебро до того, как поедешь в церковь!…

— У меня нет времени убивать тебя! — рявкнул опять конунг. — Я еду в церковь. Он схватил свой кошелек и швырнул его в голову старику, замок раскрылся и оттуда выпала горстка серебра. — Забирай это!

Старик не заставил просить себя дважды, он бросился в грязь и стал совать серебряные монеты себе в рот, он как будто ел серебро.

— Так куда я еду, в церковь или в лапы к дьяволу? — спросил у меня конунг.

— Ты едешь в Спротавеллир, хитрец, — ответил я и вскочил на другую лошадь.

— Не убивайте старика! — крикнул конунг страже. — Пусть живет, пока у меня не будет времени убить его!

Конунг был в такой ярости, что по ошибке вместо Спротавеллира поехал все-таки в церковь.

***

Вот что я помню о Сверрире, конунге Норвегии:

Мы с ним обсуждали речь, которую он должен был произнести на Эйратинге.

— Очень важно, — сказал он, — лишний раз повторить, что конунг Магнус не сын конунга. Он сын дочери конунга и ярла и потому не имеет права именоваться конунгом. В этом нарушении закона повинен прежде всего архиепископ Эйстейн, поскольку он короновал Магнуса. Но последнего говорить не следует. Это может задеть архиепископа. А я не хочу его задевать.

Поэтому все нападки должны быть направлены против конунга Магнуса и его отца ярла Эрлинга. Я должен снова и снова повторять, что они сознательно нарушили закон, объявив конунгом страны того, кто не имеет на это права.

Не надо слишком подчеркивать, что я сын конунга. Я скажу это твердо, коротко и без лишних слов. Если я потрачу на это слишком много времени, всем покажется, будто я в этом сомневаюсь.

— Выпьешь пива? — спросил он.

— Я не пью, когда пишу, — ответил я.

Он сделал глоток и по бороде у него потекла пена.

— Я должен идти сегодня к службе? — спросил он.

— Нет, вместо тебя пойдет Бернард.

Он вздохнул с удовлетворением и осушил чашу.

***

Вот что я помню о плаще конунга: