Конунг. Изгои

Конунг приказал Вильяльму не быть без нужды суровым. Брать лишь по одной овце на каждой усадьбе и не уводить у бонда двух коров. Но Вильяльм живет своим умом, отличным от ума конунга. Он знает, что каждый, расставшийся с овцой, будет всю жизнь ненавидеть того, кто ее забрал. А вот бонд, шея которого избежала знакомства с топором, будет испытывать трусливую благодарность, узнав, что этого топора не избежал его сосед. К тому же, отряд распылится и станет более уязвимым, если каждый день ему придется собирать скот на разных усадьбах. Лучше выбрать какую-нибудь одинокую усадьбу, затерянную в глухом лесу. Налететь на нее всем скопом, перебить мужчин, а лучше и женщин, они только поднимают крик и пользы от них никакой. Перебить всех, взять все, что нужно, и продолжать путь.

Когда найдено место для привала — вдали от несуществующей больше усадьбы, — уже дело Кормильца развести огонь и насадить мясо на вертела. Ему помогают два парня. Разводить огонь непросто — стоит весна, и днем часто идет дождь. Едкий дым стелется над лагерем. Кормилец и молится и клянет все на свете. Он знает, что отряд уже близко, слышит тяжелые шаги людей и конское ржание, он должен быстро накормить более сотни человек.

Соль у него есть. Вот что я помню о мешке с солью:

Перед нашим уходом из Хамара Кормилец бегал и кричал своим парням: Соль взяли? Взяли, отвечали ему мрачные и сонные голоса. Он не поверил и стал шарить в узлах, навьюченных на одну из лошадей, но он ошибся лошадью, она вскидывается на дыбы и ржет. Кормилец бьет ее, подходит Вильяльм, он бранится, Кормилец грозит ему кулаком и кричит: Где мешок с солью? Его нет!… Но мешок есть. Он приторочен к другой лошади. Волнение стихает.

Вечером на вертелах жарят баранину, горят костры, под деревьями дремлют усталые люди. Конунг приказывает — ни один человек не должен отходить от отряда. Расставлены дозоры. Дозорные сменяют друг друга, они вглядываются в туман и в темноту. В руках у них топоры.

Наконец люди засыпают — у костров, под деревьями, под открытым небом. Старая лошадь спит стоя, две молодые легли. Мой пес Бальдр спит у меня в ногах и греет меня.

Я лежу без сна и слушаю мужской храп, поднимаю глаза на небо, чтобы найти звезды над лесом, но бегущие облака и туман скрывают их. Потом я вспоминаю о своем добром отце Эйнаре Мудром, который тоже идет с нами. Я встаю, Бальдр идет за мной, мой отец спит под дождем. Я показываю на него, и Бальдр ложится рядом и греет его.

Я возвращаюсь на свое место и ложусь на хвойные лапы.

Через некоторое время ко мне подходит конунг.

— Я замерз, — говорит он.

Мы ложимся спина к спине, но я знаю, что он тоже не спит.

Утром каждый получает по куску мяса, мы снимается с места и идем дальше.

Всю свою жизнь, йомфру Кристин, я снимался с места и шел дальше.

***

Мы идем через Эскихерад, потом густым лесом к месту, которое наш проводник называет Молунг. Ночью морозит, на северных склонах лежит снег, мы предпочитаем идти ночью, пока держит наст, но лошади пробивают его копытами, проваливаются и режут ноги. Мы подходим к большой реке, лед уже тронулся, серые глыбы громоздятся друг на друга. Проводник говорит, что моста через реку нет, а есть ли где поблизости брод, он не знает.

Симон, священник из монастыря на Селье, говорит, что проводника следует прирезать. Дело свое он уже сделал, а дорога домой может оказаться для него слишком тяжелой. Другие считают, что время для этого неподходящее, и это принесет больше вреда, чем пользы. Отряд разделяется на два лагеря, и они никак не могут договориться, какая судьба больше подходит человеку, который показывал нам дорогу. Проводник стоит тут же, он глуп и потому не скрывает своего страха. Подходит конунг и одним словом дарит проводнику жизнь. Спорившие умолкают. Конунг не слушает ни глупую благодарность, которая срывается с языка проводника, ни недовольного ворчания Симона.

Жилья в этой долине почти не было. Мы разбили лагерь, всех страшила мысль о переправе через реку. К нам подошел Вильяльм со своими дружинниками и сказал, что они нашли несколько лодок, на которых можно переправиться на тот берег, если Всемогущий явит нам свою милость, как он делал часто, чтобы не сказать всегда. Взять с собой лошадей мы не сможем.

Лошадей все любили, и никому не нравилась мысль, что их придется прирезать. Конунг, который уже спускался к реке и смотрел течение, сказал:

— Мы оставим лошадей у местных бондов и возьмем в заложники двух парней. Переправимся на лодках и на том берегу возьмем лошадей у тамошних бондов. Когда же вода спадет, те бонды переправятся сюда и заберут себе наших лошадей. Здешние бонды получат назад своих заложников и без разговоров отдадут лошадей.

И прибавил:

— Легко быть справедливым, если у тебя есть для этого сила.