Контрольный выстрел

Для людей, живущих вне его коллектива, Костырин был человеком нормальным, можно сказать, образцовым. Работоспособен, усидчив, невероятно исполнителен. Казалось, что исполнительность родилась раньше него. За эту исполнительность его ценило начальство и ненавидели коллеги. Он готов был из кожи вон лезть и с упорством носорога (так его и звали за глаза) нестись, не разбирая дороги, в указанном направлении, чтобы выполнить задание. Даже если бы ему дали два взаимоисключающих поручения, он выполнил бы оба. Выполнил бы и доложил.

Для людей же, знающих его поближе, рвение Костырина объяснялось очень просто: за реализацию каждой команды он, как дрессированный гусь, тянул шею и гоготал, требуя кусочка размоченного хлеба.

Если хлеба не давали, мог ущипнуть. А если не давали систематически, то и отвечал адекватно — тоже систематически.

Костырин мог без зазрения совести, скосив глаза чуть в сторону, попросить для себя грамоту или благодарность. Готов был сам изготовить на себя представление, выпросить у коллег благодарный письменный отзыв за мизерную услугу. «Чего отказываться, если дают!» Иногда давали, иногда нет... Полученный значок или медаль готов был носить даже на пальто.

За глаза он поносил руководство, которое вовремя не заметило его угодливой стойки, не отметило и не похвалило, а перед руководством поносил своих друзей и коллег. Чужие успехи вызывали в нем приступы мучительной, как зубная боль, злобы. С человеком, чего-либо добившимся, он не разговаривал неделями. Как ни странно, этих своих черт он не скрывал и провозглашал, что единственной его святыней была Халява.

За халявой Носорог способен был лететь на край света в прямом смысле слова. Зная гостеприимство коллег, он постоянно рвался в командировки. И хотя их цель часто не оправдывала средства, Костырин за государственный счет оттягивался по полной программе. Его кормили, поили и спать укладывали... И ему это льстило. Хватательный инстинкт подавлял многие другие. Даже ходил Носорог носками внутрь, подгребая землю под себя.

Халявный банкет и чужой день рождения были для него особыми праздниками. Костырин никогда не ошибался, если где-то накрывался стол. Не спасали закрытые двери и замкнутые запоры. У Носорога всегда был повод заглянуть в комнату, где поднимали тост, звенели бокалы и пахло съестным.

Заблаговременно он занимал позицию, тщательно высчитывал минуту, когда можно проскользнуть без приглашения, чтобы естественно влиться в праздничное веселье. Профессионалы контрразведки были бессильны перед профессионалом халявы. Можно было менять адреса и явки, пароли и связников — Костырин вычислял все без труда, появляясь в нужном месте и в нужное время, как тень отца Гамлета.

На дни рождения он, как правило, являлся без подарка. Участия в коллективном дарении не принимал принципиально, буквально испаряясь при одном только виде сборщика денег.

Попав на язык острословов, не тушевался. Смотрел в глаза прямо, с недоумением жителя острова Пасхи. Едкие публичные комментарии подвыпивших недоброжелателей Костырин пропускал мимо ушей, не реагируя и не обижаясь. Иногда делал вид, что шутка ему нравится, и даже смеялся, выражая восторг звуками «Гы-гы-гы».

Свои праздники Костырин любил меньше. Отмечал их в узком кругу, предпочитая приглашать людей слабых и безвольных. Среди них он ходил элитным индюком, громко гогоча, картавя и распуская сопли. Приглашенные, люди, как правило, тихие и скромные, робко наливали себе дешевую водку и, давясь, заедали ее тушенкой из пайка. Выставленное на рубль Костырин подавал, как ужин в «Славянском базаре». Даже вскрыв банку кильки в томате, он требовал восхищения ее вкусовыми данными. Впрочем, довольно часто эту закуску приносили с собой гости.

Удивительно, но, несмотря на гибкость позвоночника, Костырин был классическим трамвайным хамом. Он мог нахамить и старику, и женщине. Встретившись с ним и разглядев поближе, люди слабонервные впоследствии обходили его стороной, люди покрепче били первыми.

Носорог глотал обиду, утирал сопли и, затаив злобу, с топотом уходил в буш. Он ждал своего часа. Увы, у Костырина не хватало реакции. Он был не способен быстро сделать ответный ход. Он шипел за спиной, пытался гнусно и плоско сострить в глаза... Но, получив отпор, снова уходил с обидой под панцирем.

Свою значимость Носорог пытался поднять при помощи вечно желтеющей за брючным ремнем кобуры и пейджера, с которым он не расставался даже у телефона и унитаза.

Попытка лишить его права ношения оружия в нерабочее время вызвала у Носорога приступ неврастении. В качестве довода неотступной опасности для его жизни он даже принес якобы обнаруженное в почтовом ящике подметное письмо, начинающееся словами «чекистская сука» и оканчивавшееся чем-то вроде «смерть немецким оккупантам!».

Как впоследствии оказалось, письмо было придумано им лично и написано под диктовку его женой.