Контрольный выстрел

— Что за Лариса? — ревниво спрашивает Сашка.

— Мразь поганая и садистка, — отвечаю и чувствую, что Сашкина ревность отступила.

— Расскажи, — говорит.

А рассказывать не хочется. Лариска напомнила мне прапорщицу-контролершу из учкудукской зоны. Есть там одна такая погань…

Она уже пятнадцать лет служила в исправительно-трудовой колонии. Другой работы для себя не мыслила, потому что ее мать с отцом также всю жизнь свою отдали колонии, верно служа идеям Железного Феликса.

Злые языки трепали по баракам ИТК, что она была слаба на это дело. В смысле, на мужика. К тому ж тянуло ее в большей степени на заключенных — урки голодные и смелые в проявлении своих физиологических желаний. А похотливая прапорщица частенько «ныряла» в промзону к расконвоированным, «манту-лившим» остаток срока на добыче угля. Обворожить для этих целей кого-либо из сослуживцев не удавалось — природа не наделила ее даже мало-мальски привлекательной внешностью, а шрам на шее, полученный от удара зэковским ножом, просто уродовал. Контингенту же, плотно населявшему территорию колонии, было наплевать с голодухи на внешние данные одичало-страстной контролерши. Постелью в таких случаях нередко служили угольные карьеры и подсобки для инвентаря.

Плотская одержимость — не единственное, чем отличалась потомственная тюремщица. Обитатели зоны слагали о ней жуткие легенды, леденящие кровь самых отпетых рецидивистов.

Говорили, что Витьку Скрипача, известного всему Уралу карманника, прапорщица заживо сожгла в топке центральной котельной за то, что он отказал ей в ласке. А подругу Порика, кавказского вора, приехавшую к мужу на свиданку, выследила на обратном пути и пристрелила. Лева Шайба, отбывавший третий срок за вооруженный грабеж, попал в «шизо» за «отрицаловку». Прапорщица прямо в камере перетянула ему «хозяйство» капроновым шнуром и изнасиловала до смерти.

Никто ничего не выяснял и не доказывал. Пропал «зэка»? Да и хрен с ним! Мало ли их гибнет по лагерям и тюрьмам великой советской Родины!

Крепко пила. Благо, добра этого хватало. По сути трезвой прапорщицу можно было увидеть лишь два раза в год, когда личному составу устраивался строевой смотр и к ним в глубинку приезжало высокое большезвездное начальство из Ташкента. Остальное же время пожирали сивушные будни в царстве клопов и колючей проволоки.

Конечно, Лариска — красавица, можно сказать, а та прапорщица — уродина. Но внутренняя суть одинакова. В глазах Лариски отчетливо читались жестокость и презрение ко всему окружающему. И прапорщица тоже частенько о тела избитых зэков ноги вытирала…

— И что теперь делать? — прервал мои горестные воспоминания Вадик.

— Снять штаны и бегать, — ответил я. — А если серьезно, то сиди здесь и никуда не высовывайся. Нет тебя ни для кого. А я постараюсь слух пустить, что тебя сегодня замочили.

— Ну ни черта себе! — возмутился Вадик.

— Иначе подохнешь от пули Конопли, — нарисовал я ему перспективу.

Был уже поздний вечер. За день мы все здорово передергались, и мне лично хотелось спать. Сашкина мать постелила мне и ей (Сашке) в отдельной комнате. Вадика уложили в кухне на раскладушке. Не очень удобно. Потерпит.

Вырубился я мгновенно, не обращая никакого внимания на приставания своей пылкой возлюбленной. И снилась мне ночью всякая чушь.

— Ма-а-а-ма-а! — кричу я и просыпаюсь в объятиях любимой Сашки.

— Женька! Что с тобой?! — встревоженно спрашивает она и целует меня в лоб, как ребенка. — Ты весь мокрый. И так кричал во сне!

— Кошмар приснился, — объясняю, вытирая потный лоб.

Может, ну ее на фиг, такую работу?

Нет, вначале нужно разобраться с Коноплей. А то еще чего доброго он со мной разберется.

От моего крика проснулся даже Вадик — прибежал из кухни, где его оставили с вечера почивать на раскладушке. Часы показывали половину второго ночи. Выспались!

Вадик притащил из кухни сигареты, и мы все втроем закурили прямо в комнате, усевшись на разложенном диване. Не хотелось бродить по скрипучим половицам, лишая сна гостеприимную хозяйку квартиры. Сашкина мать спала в своей комнате, самой дальней от кухни и прихожей. Поэтому, наверное, не услышала моего дикого вопля.

Выкурили по сигарете и сидели молча. Вадику не хотелось уходить, а мне не хотелось, чтобы он оставался. В конце концов я сказал без обиняков:

— Саня, а не пора ли нам пора?

Шеф все понял и молча удалился.

…Подушка мягкая, а Сашкина рука нежная и теплая. Я целовал эту руку, и губы мои чуть подрагивали от волнения, которое я испытывал в сию минуту. В квартире было тепло, и питерский ветер тщетно надрывался, бросая пригоршнями в плотно закрытые окна ледяной дождь. Близился рассвет, но спать не хотелось. Я искренне любил эту девочку. Тысячу раз благодарил судьбу за то, что вновь мог видеть Сашку, мог чувствовать ее тепло, слышать ее голос. И плевать на все передряги и неудачи.

— Саня…

— Что?..

— Я тебя…

— Не ври…

— Не буду…

— Саш…

— Что?..

— Я… тебя…

— Не… ври…