Контрольный выстрел

— Теперь каждую неделю у нас проводятся мероприятия по поиску. Тараканы работающие? Работающие. Значит, гонят все, что видят и слышат, в Лэнгли. Потому надо их ловить. Два сдохли, одного поймали. В свободном поиске еще один. Вы, Краснова, назначаетесь старшей по наряду... Завтра с девяти заступайте...

— Обалдел, что ли? — возмутилась Краснова. Пламенный трепун ей категорически не нравился. Впрочем, антипатия была взаимной.

Наблюдавший за всем этим Рысь еле сдерживал смех.

— Краснова, слушайте старшего товарища. Если все, что он рассказал, услышат в Лэнгли, веры нам не будет никакой. Они передали нам новые системы, а мы их просто потеряли. — Рысь бросил сигарету. — Пошли сынок, а то сами в наряд загремим.

Вернувшись в кабинет, Зеленый обнаружил на столе записку: «Лева, будь другом, установи по ЦАБу Левченко Евгения Васильевича, 1956 года рождения, урож. Кузбаса». Дальше шли данные паспорта и корявый крючок подписи, оставленный Медведем.

— Сам, что ли, не мог сделать! — засопел Зеленый, спускаясь с завиральных высот на черную землю.

Он долго крутил диск, клал трубку и снова крутил, пока на том конце не освободилась линия.

— Леонид, Евгений, Вера, — передал он три первые буквы оператору. Его переключили на секцию.

Пока девушка искала данные, Зеленый вертел в пальцах бумажку. И кому все это надо? Однако спорить с Медведем или, не дай бог, ему возражать, а тем более проигнорировать просьбу — себе дороже.

— Да, слушаю, записываю...

Девушка оттараторила Зеленому в ухо сведения, которые он едва успел записать. Коммутатор зашелся короткими гудками.

Сверив информацию, Зеленый обратил внимание на разные данные паспорта. Судя по записке Медведя, Левченко получил паспорт в Кузбассе в 1979 году, а по свидетельству адресного бюро документ был ему выдан в этом году в Москве. Поразмыслив над нестыковкой и не найдя объяснения, Зеленый кинул бумажку на стол Медведя, сопроводив припиской: «Цу-лу-ю!»

11

Назначенный вместо Адмирала шеф — Иван Сергеевич Носков — был человеком в системе не новым. Отслужив более двадцати лет на периферии, помыкавшись по углам и чужим квартирам, он по чьей-то неведомой для новых коллег воле перевелся в столицу. Проработав полгода в Центре, был направлен в Московское управление. Для него такой перевод носил исключительно бытовой характер: в Московском управлении легче можно было получить квартиру. Лужков свои службы уважал и по мере надобности ублажал.

Ритм работы, в которую Иван Сергеевич окунулся после рутины Центра, был необычайно высок, но, в принципе, для Ивана Сергеевича нового здесь было мало. Немногочисленные подчиненные, лишенные ложного чинопочитания, язвительные и резкие в суждениях, хлопот не доставляли. Тем не менее привыкать пришлось. Отношение глубинки к Центру и отношение к Центру «москвичей» отличались разительно. Особую иронию у «москвичей» вызывали разного рода концепции, разработке которых в Центре уделяли особое внимание. Здесь считали, что разработка концепций — дело неблагодарное, отвлекающее силы и средства от основной работы.

Упражнения в разработке концепций стали болезнью эпохи. Чем меньше становилось практиков, тем больше рождалось теоретиков. Аналитические службы в государственных структурах плодились, как лягушки в болоте.

— Ну что такое концепция? — кипятился парень со странной кличкой-позывным Монах. — Набор прописных, давно известных истин, изложенных высоким стилем! Чтобы сотворить такой набор, не нужно отвлекать практиков, тут справится и дрессированный попугай. Зачем концепция, если есть Конституция, уголовный и уголовно-процессуальный кодексы? Есть здравый смысл, наконец!

Помимо общей логики, в словах Монаха была и частная, глубоко упрятанная, словно рукопись в Сарагосе: любое письменное слово вызывало у Монаха идиосинкразию. Он готов был на тяготы и лишения, рейды на выживание в пустыню Гоби, без воды, пива и воблы, лишь бы не шуршать пером по бумаге. Если же отвертеться не удавалось и исправительно-трудовые работы за письменным столом становились реальностью, то руководство могло воочию убедиться, что краткость — сестра не каждого таланта.

Справка Монаха, которую сейчас читал Носков, была написана человеком с талантом больного церебральным параличом. Каждая строка документа жила сама по себе, и почему-то каждая была написана новым почерком. Буквы то рвались вместе с мыслью вверх, то соколом падали вниз, рассыпаясь брызгами и совершенно не стыкуясь друг с другом. Это полотно надо было разглядывать с большого расстояния, прищурив глаз и наведя лорнет. Примитивный подход был тут неуместен, но шеф этого не знал. С дотошностью Акакия Акакиевича Носков выправил ошибки, сделал поправки и, махнув рукой — этому горбатому могила не товарищ, — коротко надписал: «Машбюро. Прошу отп. 2 экз.».

Монах был силен не в бумагах, а совсем в другом, и это его полностью извиняло: не было более азартного, собранного и смелого человека в настоящем мужском деле. Славный сын своего славного отца — Деда.