Контрольный выстрел

— Объясняю, — спокойно сказал Турецкий. — Оба говоривших — ее дети. Алька — это Олег Романов-Марчук, сын дяди Толи, а второй Кира — это Кирилл — сын некоего Матвея Калины, Матюши. Старший, значит. Ну а упоминаемый в разговоре Калина, это, стало быть, вы. Кирилл собрал убийственный материал по поводу преступной деятельности вашего синдиката. Он был действительно очень талантливым человеком. Вы спросите, почему был? А потому, Матвей Григорьевич, что ровно две недели назад, уже в Москве, он был убит по вашему приказу своим родным братом Олегом.

— Этого не может быть! Ты врешь! Ты, жалкий проходимец, хочешь меня шантажировать?! — Калина уже поднял для хлопка ладони, но Турецкий остановил его жестом.

— Какой, к черту, шантаж? Кирилл был мне другом и Олег — другом. Они оба выросли на моих глазах. Я любил их. И мне никогда не пришло бы в голову, что они станут жертвами собственных отцов — вас и Марчука, который наверняка не в меньшей степени причастен к этой трагедии. Только мне еще неизвестно, кто из вас — Гладиатор. Но это я узнаю, обещаю как старший следователь по особо важным делам Генпрокуратуры России и друг Кости Меркулова.

— Вы меня ошарашили, — тихим, почти жалким голосом заговорил Калина. — Но ведь я же никогда не видел своего сына, откуда я мог бы что-то знать про него? И как я мог дать приказ об убийстве не сына, нет, вообще любого человека — я, одинокий старик? Нет, вы путаете, молодой человек. Вы говорите, что работаете с Костей. А документы у вас при себе имеются, чтоб я мог вам поверить?

— А вот тут вы правы, с документами у меня туго. Правда, то, что я — это действительно я, может вам подтвердить старший инспектор здешней уголовной полиции Ханс Юнге. Если вам этого мало, вы можете связаться с Олегом — хотите по служебному, хотите — по домашнему телефону, я продиктую их вам, если запамятовали. Мне будет интересно прослушать ваш диалог об убитом вами Кирилле. Ну, напомнить?

— Действительно, а почему бы и нет? — вдруг словно оживился Калина. — Говорите, а я наберу. — Он взял со стола аппарат и придвинул его к себе. — Диалог хотите слышать? Пожалуйста. — И он нажал клавишу переключателя.

— Але, Калина говорит.

— Здравствуйте, Матвей Григорьевич. Что у вас там стряслось? Чего голос-то тревожный?

— Да вот шантажировать меня решили, сынок… Говорят, что вроде как записали ваши голоса с братом, когда вы о каком-то банке рассуждали да меня, грешного, поминали, потом Манфреда, ценные бумаги какие-то из Штатов. Что-то я ничего не понял. Может, ты разъяснишь старику?

— Глупости какие-то вы говорите, Матвей Григорьевич…

Саша заметил, как от слова к слову креп голос Калины, и понял, что этот хищник играл. И про сына он все знал, и про Олега. Притворялся, а сейчас вылезла сущность наружу. Ну что ж, можно еще подождать и не звать помощь. Ведь не будут же они его тут убивать?

А вот Олег — тот растерялся, заегозил, и голосок стал телячьим.

— Какие же глупости? Сидит вот тут передо мной следователь Турецкий. Из Москвы, говорит. И рассказывает то, что ты изволил слышать.

— Какой еще Турецкий? — словно обрадовался Олег. Сашка Турецкий со своей семьей сейчас в Дубултах отдыхает. Я с ним час назад по телефону разговаривал, и с женой его, и с дочкой Ниной. Это у вас там проходимец какой-нибудь, вы у него документы-то проверяли…

«Значит, Олег понял, что я здесь, — мелькнуло в голове у Турецкого. — И поэтому он напомнил мне о семье, которой нет в Риге. Не исключено, что и переезд их от тетки в Дубулты или еще куда-нибудь — это мне суровое предупреждение…»

— Так документов у него нету, — продолжал Калина. — А еще он тут хотел меня расстроить, заявив, что ты, сукин сын, своего брата убил, Кирку то есть, а? Ну скажи, каков мерзавец!

— Матвей… Матвей Григорьевич! — тяжко, видать, сейчас было Олегу. — Да как же вы могли?! Два всего дня назад пришло от Кирилла очередное донесение в его контору. Оттуда матери нашей звонили, что жив, здоров…

Турецкий больше не мог слушать этой гнусной мерзости. Он ладонями закрыл уши и опустил голову. Все равно Денис записывает, какая теперь разница?..

Калина увидел, как убит, морально уничтожен и раздавлен Турецкий, и завершил разговор с Москвой.

— Ну что, следователь, — с сарказмом протянул он, — влип? А я ведь действительно чуть не допустил промашку, не усек сразу, что ж это за Александр-то Борисыч? Значит, не утоп, сучара, как тебе велели?

— Вы, что ль, старались-то? Это ж уголовщина! Неужто не совестно на старости-то лет? Чем перед Богом оправдаетесь, вижу вон у вас тут иконы православные… А вы, оказывается, обыкновенный…

— Все сказал? — весело перебил его Калина. — А теперь я тебе вот что скажу: и ты, милый, уже не жилец, нет.

— Вы что ж думаете, я такой дурак, что сам в пекло полез? Без всякой страховки?

— А какая ж она у тебя?

— А так я вам и сказал… — в тон ему игриво ответил Турецкий.

— Не бойся, мы сейчас придумаем, как тебя удушить, поганец…

— Вы мне больше говорите, больше, господин Гладиатор. Вы ж такой классный оратор, на юрфаке учились, адвокатом были — ворюга и убийца собственного единственного сына!