Контроль

Холованов сам в кабине. Самолет у него – Р-5. Белый шарф шелка парашютного по ветру шлейфом. Поднял на четыре тысячи. Улыбнулся.

– А ну, девоньки, на плоскости выбирайтесь. И не хлюздить. Чуть что, руками отрывайтесь.

Это и так ясно. Не первый раз инструкцию повторяют. Выбрались на плоскости.

Настя на левую. Катька – на правую.

– Готовы?

– Готовы.

– Подождите малость. Так. Пошли.

Скользнули обе с крыльев. Провалились в небо.

12

Снова бросили с четырех. На автоматическое раскрытие теперь на трех. Летят. Переполнило Настю ветром, как парус корабельный. Страшно Насте. За кольцо хватается. Оно и не кольцо вовсе. Просто называется так – кольцо. На самом деле – рамка металлическая. С тросиком. Руки в стороны положено. А Настя нет-нет да за кольцо потрогает. Тут ни оно? Оно тут. Целую вечность летели. Настя уже и не надеялась, что прибор, созданный творческим гением советских людей… а он как стрельнет. Вырвало хрустящий купол из ранца, разнесло над головой, и хлопнул он, воздухом переполнившись. Осмотрела Настя купол: хорошо наполнен. На стропах ни перехлестов, ни переплетения, ни скручивания. Теперь осмотреться: нет ли вероятности в чужой купол ногами влететь? Нет такой вероятности. Развернулась на стропах вокруг: нет ли опасности столкновения? И такой опасности нет. Катька рядом летит, хохочет:

– Завтра на двух тысячах раскрываться будем.

13

Раскрылись на двух тысячах. Обе рядышком.

Строг Холованов: не торопитесь. Успех закреплять надо. Десять прыжков с раскрытием на двух тысячах. Потом понемногу и ниже раскрываться будем. За компанию и Холованов с ними третьим иногда прыгает.

Вечерами после прыжков на песчаной косе жгут костер. До самого неба. Выбрасывает море чурки, сучья, бревна. Годами на берегах эти бревнышки и чурочки лежат. Сохнут. А потом попадают в костер сборной Союза. Говорят, что йодом чурки пахнут. Говорят – солью. Еще чем то, говорят. Что бы ни говорили, а костер пахнет морем. И Настя у костра.

И вся команда тут. Песни до зари:

Дан приказ: ему – на запад,
Ей – в другую сторону.

А потом:

На Дону и в Замостье
Тлеют белые кости…

Еще пели песни свои, особые, десантные:

Выползать на плоскость
Со-би-рается
С парашютом
Чело-век.

Потом, к утру ближе, шли непристойные. Катька самая первая. Такие песни запевала, что вся сборная хохотом чаек пугала. И танцевали до рассвета.

14

Бросили с четырех с раскрытием на двух. Хлопнул купол, и зависла Настя над морем. А у Катьки не хлопнул. Мимо скользнула Катька и вниз, вниз, вниз. В точечку превращаясь. Чем Настя помочь может? Парашют раскрыт, и никак на нем Катьку не догнать. Катьке только криком и помочь можно. И кричит Настя:

– Рви! Катька! Рви! Кольцо рви!

На земле Катька смеется. И Холованов смеется. И вся сборная смеется. Катька уже тренированная. Ей прибор не на два километра взвели, а на двести метров. Чтоб Настю пугануть.

Настя уж думала, что Катька разбилась.

Смеются все. Одна Настя в себя прийти не может. Сердце не железное.

– Ладно, ладно, Настя, будешь и ты когда-то до самой почти земли летать не раскрываясь, сама новичков пугать будешь. Иди отдыхай. Больше тебя пугать не будем. Завтра прыгаем снова с четырех, но раскрытие на километре. Это не фунт изюму. Иди, морально готовься. Не побоишься на километре раскрыться?

– Не побоюсь.

15

Бросали с четырех.

С раскрытием на километре.

На километре хлопнул у Катьки купол, а Настя вниз летит, превращаясь в точку. Теперь Катьке очередь кричать.

– Настюха, раскройся! Раскройся, дура! Руками рви! Руками!

Ничем не поможешь ей. Зависла Катька на парашюте – быстрее не полетишь. А Настя, не раскрываясь, – к земле, к земле, к земле. И с земли ей орут: «Рви! Настюха! Рви!»

Не реагирует.

На двухстах у нее все три автомата сработали. Хлопнул купол. Тут и земля.

Вызывает Холованов.

– Сама на двести поставила?

– Сама.

– Всех нас напугать?

– Ага.

– Но у тебя нет практики даже на восьмистах метрах раскрываться.

– Теперь есть. Сразу на двухстах.

– Это хорошо. За грубое нарушение дисциплины от прыжков отстраняю. Из сборной отчисляю.

16

Ходит по пустынной косе. Шумят волны. В небе купола. В небе планеры и самолеты.

А ей делать нечего. И ехать ей некуда. Сидит на берегу, камушки в воду бросает. Или лежит и смотрит вдаль. Как кошка бездомная. И есть ей нечего уже третий день. Кошка мышей бы наловила. А Настя мышей ловить не обучена. Потому просто сидит и в море смотрит. И никого вокруг. Зато отоспалась за много месяцев и на много месяцев вперед. Никто не мешает – ложись на камни и спи. Одеяла не надо. Тепло. Лежит. В памяти статьи устава перебирает.

Зашуршали сзади камушки. Оглянулась. Человечка не видно, потому как в лучах солнца. Только сапоги видно. Нестерпимого блеска сапоги. Глаза поднимать не стала. Зачем глаза поднимать? Она и так знает, чьи это сапоги.

И говорить ничего не стала. О чем говорить?

Заговорил он:

– Ты что здесь делаешь?

– Миром любуюсь.

– Жрать хочешь?

– Нет.

– Ну и характер у тебя.

На это она промолчала.