Контрапункт

Как правило, на уроке Аркадьева чувствуешь не только мышечную, фехтовальную нагрузку, но и в большой степени умственную, ибо между двумя фехтовальными приемами им может быть предложена беседа или затеян спор на самые различные темы, и споры эти всегда являются поводом для глубокого познания того, о чем идет речь. Причем со стороны Виталия Андреевича – никакой дидактики и превосходства. Бой на равных. И в таком бою никому из его учеников не хочется оказаться несостоятельным. Эти аркадьевские споры обычно ведутся до хрипоты, до темноты, а Виталий Андреевич все подливает масла в огонь. (Кстати, ни от одного из игроков Бориса Андреевича мне не пришлось услышать о подобных спорах на его футбольных тренировках. Не зря же именно Виталий Андреевич был в детстве прозван «спорилкой».) Он никогда не мог вписаться в рамки тренировки, как иные тренеры: дал урок – и домой. Я не помню, чтобы он хоть раз пропустил занятия или пытался уклониться от них. Вокруг него всегда масса желающих получить урок, и не было почти случая, чтобы он, известный всему миру «профессор фехтования», отказал кому-нибудь.

Отказать желающему взять урок, то есть желающему научиться фехтовать, с точки зрения Аркадьева, преступление. Даже если он уже превысил норму уроков, даже если он уже еле держится на ногах, в чем, естественно, никогда не признается.

А после занятий он и сейчас еще не прочь переброситься с ребятами мячом (футбол, как известно, давнишняя его страсть), и рядом с ним ученики тоже не смеют уставать.

Он всегда был против всевозможных рамок (как и Борис Андреевич), в том числе и против рамок одного вида спорта. И вечно побуждал своих учеников параллельно с фехтованием заниматься другими видами: футболом, баскетболом, теннисом– и, разбираясь в их «пружинах», черпать ценную информацию для фехтования.

И его уроки никогда не ограничивались тренировками.

Когда мы выезжали на соревнования, он непременно водил нас в музеи, и это были не просто посещения, а – с хорошим гидом.

Мне повезло: впервые в Эрмитаж я попала с Аркадьевым…Он показывал нам, ученикам, свои любимые картины, откровенно наслаждаясь ими и тем, что может их нам открывать (невольно вспоминаются похожие слова Боброва о Борисе Андреевиче). И потом, когда мы шли по городу и почти не разговаривали, стараясь не проронить ни одного из впечатлений, он все искоса поглядывал на нас – искал «превращения». Ведь из Эрмитажа мы должны были выйти другими! «Но разве могла я вдруг измениться? – думала я. – К примеру, избавиться от своих недостатков или хоть от одного из них?» Нет, заглянув в себя, я решила, что я все та же. И вместе с тем это было не так, потому что я уже видела. Я училась в вечерних классах института имени Сурикова, но понять, почувствовать живопись мне помог Виталий Андреевич. Хотя если бы меня спросили, как именно он это сделал, я бы, вероятно, не смогла точно ответить. Ну просто он с нами разговаривал…

Мы идем из Эрмитажа по городу его детства, по блоковским местам, и, конечно же, он читает Блока:

В этой бездонной лазури,
В сумраке близкой весны…

На Невском – типичный штрих знаменитого города – мимо нас проносится гигантская гусеница: глядя друг другу в затылок – так легче резать толпу – спешат туристы. Головной, зажав в руке путеводитель, тревожно листает его на ходу – уснеть обежать все достопримечательности! Они проносятся мимо нас, и Виталий Андреевич смеется: «Видеть лишь достопримечательности и не постичь облика, настроения города – это все равно что попытаться играть на трубе, не зная нот. Звуки сильные, а песни нет…».

Возвращаясь к тому, с чего началась эта глава, – к дебюту наших фехтовальщиков на олимпийских играх, я вспоминаю, как Виталий Андреевич часто, как какую-то притчу, рассказывал мне: «В Хельсинки мы смотрели на асов буквально разинув рты, но когда кто-то из иностранных фехтмейстеров сказал: Еще лет десять-пятнадцать поучитесь, и будет „гут“, такой срок показался мне слишком долгим. Я не был столь терпелив и рвался в новый бой немедленно. Хотя и понимал, что учиться, работать придется как никогда, забыв обо всем, что не касается фехтования. Сейчас мне кажется, что в то время я даже спал в нагруднике и с рапирой. А если не с рапирой, так, значит, с саблей…»

Прогноз иностранца в самом деле оказался неверным. Уже спустя три года после Хельсинки, на Всемирном фестивале молодежи и студентов в Варшаве, победителями станут ученики Аркадьева: Шитикова и Мидлер. В том же году на первом в истории советского фехтования чемпионате мира руководимая Аркадьевым команда саблистов завоюет бронзовые медали. Через год советские рапиристки будут чемпионками мира. И, наконец, на Олимпиаде в Мельбурне наши саблисты станут первыми олимпийскими призерами (завоюют бронзу), тем положив начало длинной веренице советских призеров и победителей чемпионатов мира и олимпийских игр.

ГЛАВА 7