Контракт Султанова

Пользуясь мольбертом вместо колотушки, ушлый подросток быстро выбил из него всю спесь. После чего вытащил на улицу, где отобрал самое святое-баул с бутылками, который обещал отдать только после того, как бомж найдет и приведет Султанова, которого обманул самым бессовестным образом. Самолетову ничего не оставалось, как подчиниться грубой силе. Вскоре пришел Султанов. Вдвоем с Айсом они вошли в подъезд и позвонили в квартиру, жильца которой так рвался предупредить Самолетов. Раздались шаркающие шаги, и дверь без предварительного окрика отворилась. За ней стоял Веничка в замусоленном домашнем халате с повязкой на шее. Он не попытался захлопнуть дверь или убежать. Просто не смог. Застыл как сталагмит.

— Писатель писателя не обидит, — на всякий случай произнес Веничка своим зычным голосом.

— Это будет зависеть от твоего поведения, — предупредил Паша, входя в квартиру и вынуждая хозяина сделать шаг назад.

На ходу он зачем-то грубо сорвал с шеи Венички повязку.

— Чего вы? — забубнил Герберт. — Ангина у меня!

— Твое счастье! — сказал Паша.

Пили допоздна. Даже женщины вдоволь накупавшись в ванной и завесив кухню свежевыстиранным бельем, ушли, наконец, спать, а они с Веничкой все сидели. Поначалу был еще и Сорокин, но на втором литре сломался и он. И именно в этот момент Паша признался в своей страшной тайне. Известие про Быстреца Веничка воспринял довольно спокойно.

— Мне видится следующее, — вещал он, зыркая своими по обыкновению грозными, правда, уже изрядно осоловевшими глазами. — Писатель, создавая свое творение, может изменять его как угодно. Но когда произведение уже написано, оно начинает жить своей жизнью и само влияет на жизнь человека, его создавшего.

— Не понял. Объясни, — потребовал Паша.

— У тебя никогда не было такого, что нечто, — Веничка сделал обобщающий жест, — мешает тебе в самый ответственный момент, а именно, в момент окончания работы над рукописью?

— Да сколько угодно и почти всегда!

— Вот! — Веничка поднял указующий перст. — То готовая вещь пропадает из памяти компьютера, как будто ее там и не было никогда. То когда да завершения работы остается страница, тебе путевку в санаторий или не дай бог несчастный случай. Ногу подвернул или похмелье. Словно твое произведение лишнее в этом мире и нарушает некое установившееся равновесие.

— Об этом и Вениаминов писал, — вспомнил Паша.

— Но если есть сила противодействующая, то должна быть сила и помогающая. Сопутствующая. Ты не замечал, что иногда словно тебе кто-то помогает? То снегом все заметет, и тебе ничего не остается, как сидеть и корпеть над романом. То друган заболеет, с которым пить собрался.

— Сколько угодно! — опять согласился Паша.

— Делаю вывод: твой Быстрец не есть человек, — изрек Веничка. — Это материализовавшаяся сопутствующая сила, что до поры до времени помогает тебе.

— Что значит, до поры до времени?

— Это значит, что наступит такой момент, когда ты останешься с ним один на один! Пошли, чего покажу,

Веничка повел его в комнату, где, переступая через спящих вповалку измученных людей, указал на разношерстные книги на разных языках:

— В Праге вышли четыре части, но жутко порезанные, — комментировал он. — Помнишь, у тебя было: "…лежал хлебалом книзу". Так вот слово "хлебало" они вырезали. Чехи вообще помешались на цензуре. А вот венгры-другое дело. Они тебе даже пару любовных сцен приписали, — он повернулся к Паше и горячо проговорил. — Согрешил суд против истины, да и я вместе с ним, старый дурень (на деньги польстился, но я не знал, что все так выйдет), подтвердил, что у тебя порнуха сплошная. У тебя же даже слово "член" не встречается. А какая порнуха без члена? Ерунда, а не порнуха.

— Знаешь, Веничка, а я ведь не знаю, что мне дальше делать, — признался Паша. — Я разворошил осиный улей и остановился. Где истина? Может, действительно, настало время остановиться?

— Зачем останавливаться? Еще полбутылки осталось, — горячо возразил Веничка.

— Да я вообще.

— А вообще, вот возьми меня. Я ведь поэмы писал, большие надежды подавал, а потом взял, дурак, и остановился. И до сих пор на запасном пути. С другой стороны, я думаю. Вот не остановился бы я. Дальше писал и печатался. Нобелевскую мне бы все равно не дали. Задвинули бы. Знаешь, в этом сволочном мире иногда как бы мы не изворачивались, решаем все равно не мы.

Паша проснулся в сидячем положении с кружкой давно остывшего чая в руке. Тафик заботливо мыл ему ноги в тазике. Они были в таком состоянии, словно Султанов всю ночь ходил босой по барже с углем. На память пришли отрывочные воспоминания о неких поклонах, которые Паша отвешивал ночному звездному небу, прося Великую силу оставить его в покое. Ему стало стыдно.

— Как остальные? Все проснулись? — спросил он.

— У нас все дома, однако, — безмятежно ответил Тафик. — Светлана, который не Обанаев, а другой, домой поехал. Сказал, что альбом возьмет и скоро вернется.

И Паша понял, что они пропали.

Светлана вызвала такси, и уже через сорок минут была дома. Велев таксисту обождать, вошла.

Столько всего произошло, целая жизнь пролетела, и всего сорок минут, и все вернулось.