Консул

— Садитесь, — пригласил хозяин, вводя Петракова в кабинет, в котором стоял письменный стол, диван и несколько стульев. На столе ни бумаг, ни чернильницы, ни настольной лампы, один желтый кожаный портфель.

— Вы советский гражданин? — спросил хозяин.

— Нет еще.

— Значит, живете по нансеновскому паспорту. Подали заявление о приеме в советское гражданство? Чего это вы решились?

— Хочу, чтобы мой будущий ребенок не был от рождения беженцем.

— Отличная мысль, — одобрил хозяин. — И вы надеетесь, что после всего того, что вы совершили против своей родины, вам дадут советский паспорт?

— Я надеюсь, — твердо сказал Петраков. — Но откуда вам об этом известно? Петр Захаров, что ли, рассказал? И какое это имеет отношение к ремонту вашей дачи?

— Я никакого Петра Захарова не знаю, а вот о вас знаю все. И я полагаю, что у вас хватило ума, чтобы не рассказать консулу Яркову главное.

— Нет, рассказал, как на исповеди… И все же давайте перейдем к делу. Какой ремонт вам требуется?

— Да, перейдем к делу, — согласился хозяин. — Я полагаю, что вы не информировали Яркова о том, что являетесь агентом германской разведки — Рейхсзихерхейтсхауптамта?

— Что-о-о? — изумленно уставился в какие-то незрячие глаза хозяина Андрей.

— А то, что вы дали письменное обязательство служить германской разведке и оказывать любую помощь в борьбе против Советской России. И получили аванс, который даже не отработали.

Холодный пот выступил на лбу Петракова, а по спине пробежали мурашки… Он совсем забыл об этом.

В двадцать первом году, еще не остыв от мятежного угара, все еще надеясь взять реванш за поражение, участники кронштадтского мятежа бежали в Финляндию и готовы были связаться с чертом, дьяволом, с кем угодно. Тогда все давали какие-то клятвенные письменные обязательства французам, англичанам, немцам, получали деньги, слыли за героев, создавали какие-то союзы, братства, партии. Все это распадалось и опять создавалось. Немцев интересовали прежде всего люди, имевшие связи в России, офицеры. У Петракова не было интересных для немцев связей, и о нем забыли. И он забыл.

— Но это было шестнадцать лет назад, — сказал Андрей. — Тогда не было гитлеровской Германии, я давал какую-то подписку тогдашнему вермахту.

— Нет, это было не в 1921-м, а в 1934 году.

— Вы ошибаетесь! — воскликнул Петраков.

Хозяин дачи вынул изо рта сигару, положил ее в углубление пепельницы, не торопясь раскрыл портфель, лежавший на столе, и извлек из него две пожелтевшие бумаги.

— Узнаете? — спросил он.

Да, это была его, Петракова, расписка в получении двухсот марок и подписка — какая-то клятва "бороться с коммунистической Россией до конца".

— А конец еще не наступил, — многозначительно сказал хозяин, снова защемив желтоватыми зубами кончик сигары.

— Но когда это написано? — спросил Петраков.

— Извольте посмотреть.

В конце листка рукой Петракова стояла дата — "26 июня 1934 года". И никаких следов подчистки или исправления.

— Но это подлог! — воскликнул Андрей.

— Можете жаловаться советскому консулу, — откинувшись на спинку стула и глядя сычьими глазами на Андрея, произнес немец и захохотал.

— Да, я пойду и все расскажу советскому консулу, — в ярости сжав кулаки, стараясь сдержать бивший его озноб, сказал Петраков.

— Ну и чего же вы этим добьетесь? Вам откажут в советском гражданстве. Мы постараемся представить вас перед финскими властями как советского шпиона. А это означает многолетнее тюремное заключение. И никто за вас не вступится. Вы — человек без гражданства. Тем строже с вас спросят. Вашу жену посадят в тюрьму за принадлежность к подпольной коммунистической организации. Ребенка ей позволят родить, но определят в приют для сирот.

Человек с сычьими глазами явно наслаждался произведенным эффектом. Петраков сидел бледный, растерянный. "Надо пойти к Яркову. Рассказать", — лихорадочно пульсировало в голове Андрея.

И гитлеровец словно угадал намерение Петракова.

— Вам известен большевик Нагнибеда? — выложил хозяин дачи свой последний козырь.

— Мы служили с ним на линкоре "Петропавловск", — пораженный осведомленностью немца, ответил Петраков.

— Совершенно верно. И этот Нагнибеда, которого вы засадили в корабельную тюрьму, ничего не забыл. Он решил с вами рассчитаться.

— Но он и понятия не имеет о моем существовании. — Петраков совершенно был сбит с толку.

— И вы его не узнали? — Гитлеровец приблизил свое лицо к Петракову. Казалось, у него не глаза, а фары на лице. В толстых стеклах многократно отражался свет лампы. — Так знайте: Нагнибеда и консул Ярков одно и то же лицо. Он сменил отцовскую фамилию на фамилию матери. Мы ему поможем, подкинем джокер — фотокопию вашей подписки.

Петраков, ошалевший от внезапного удара, потерял дар речи.

— Я понимаю смятение вашего духа, — произнес немец самым добродушным тоном. — Вам надо дать время поразмыслить. Срок — одни сутки. Скажу больше: вы для нас интереса не представляете. Мы гуманны и потребуем от вас выполнить одно-единственное задание. Весьма посильное. Не опасное. Вы курите сигары?

— Нет. Только сигареты. Сигары мне не по карману.