Согласно же процитированному выше отчету А.Ф. Бенкендорфу о разговорах на улицах, народ толковал о том, что Константин Николаевич воцарится в Иерусалиме, а про Константинополь не вспоминал вовсе. Возможно, Иерусалим вытеснил в народном сознании Царьград потому, что в 1827 году жив еще был главный герой «греческого проекта» Константин Павлович и место освободителя «Седмихолмого» пока еще не стало вакантным. Еще вероятнее, что осведомитель Бенкендорфа слышал не все разговоры.
Это вполне подтверждает агентурная записка Фаддея Булгарина в Третье отделение о «слухах и толках по поводу рождения великого князя Константина Николаевича» — здесь речь идет уже о Константинополе. Согласно булгаринским сведениям, современники различили провиденциальный смысл и в дате рождения Константина Николаевича, появившегося на свет 9 сентября. «Обстоятельство, что великий князь Константин Николаевич родился в то самое утро, когда Дмитрий Донской праздновал победу над Мамаем, почитают счастливым предзнаменованием для новорожденного, — отмечал Булгарин. — Известно также и напечатано в русской книге при покойной императрице Екатерине, что на Востоке существует пророчество, якобы русский князь Константин освободит Царьград от мусульман. Когда цесаревич Константин Павлович объявлен был императором, многие носились с тою книгою, и особенно купечество. Ныне опять взялись за оную. Любовь к чудесному оживляет разговоры»{496}. «Видок Фиглярин» (как называл Булгарина Пушкин) упоминает ту же книгу с предречениями о падении Турецкой империи, в которой печаталось и предсказание Задеки, но ссылается на другую ее часть — «предречение» звездослова Муста-Эддына султану Амурату о падении Турецкой империи, а также надпись на гробе императора Константина о победе «рода русых» над родом Измаила. Очевидно, что книжка эта, последний раз изданная в XVIII веке, и в самом деле была извлечена из нетей и переиздана в 1828 году.
Календарная близость дня рождения Константина Николаевича и дня Куликовской битвы была воспета и в стихах. 10 сентября 1827 года в газете «Северная пчела», одним из издателей которой являлся как раз Булгарин, появилась анонимная ода «На рождение Его Императорского Высочества, великого князя Константина Николаевича». Победы Дмитрия Донского подавались здесь как предвестие побед Константина Николаевича:
Автор стихотворения (не исключено, что это был всё тот же Булгарин) сопровождает его подробной сноской, где напоминает читателю о том, что 9 сентября — день торжества для Дмитрия Донского, и сообщает, что сам он является владельцем Куликова поля, посему «в то самое время, когда жители столицы внимали пушечным выстрелам и радовались, что надежды императорского дома и целой России исполнились, день Куликовой битвы и имя Константина, страшные на Востоке врагам Христианства, представились воображению поэта в первую минуту радостной вести о рождении великого князя»{497}.
И всё же Константин Николаевич не был наследником престола. Только бездетность старшего сына Николая, Александра Николаевича, могла сделать его претендентом на императорскую корону. В 1827 году это было делом далекого будущего, и чтобы все мечты и предположения превратились в реальность, должно было пройти еще по крайней мере лет тридцать. Народ всё равно ликовал. У него была своя логика, вытекающая из событий недавней российской истории. Сходство имен определило направление народных ожиданий: если Константин «первый», младший брат императора Александра I, стал наследником престола, почему Константин «второй», младший брат «второго» Александра, будущего императора, также не может оказаться наследником? В уже цитированной агентурной записке Булгарин писал: «Старики говорят: “Мы помним, когда у Императора Павла 1-го родился третий сын, нынешний государь, тогда говорили: довольно для престола и двух молодцов. Что ж вышло, оба молодца остались бездетными, и престол достался третьему. Теперь надобно молить: дай Бог князей!”»{498}.
Бог не поскупился, князья у Николая Павловича и Александры Федоровны родились. Александр Николаевич тоже был награжден несколькими сыновьями, но мифологические судьбы Константина Павловича и Константина Николаевича отныне слились воедино, и с течением лет народная молва всё слабее различала их между собою.