Константин Павлович

Иначе думали в Петербурге. Там следствие над декабристами развернулось во всю ширь, все необходимые механизмы были запущены, все доступные веку способы давления на арестантов приведены в действие, колеса вращались, оси скрипели, ниточки дергались, допросы не прекращались — связи между российским тайным обществом и Польшей обнаружились немедленно. Пестель, Бестужев-Рюмин, а в особенности привезенный из Киева в Петербург и дрожавший от ужаса камер-юнкер Антон Яблоновский, впоследствии заслуживший прощение за раскаяние и откровенность, поведали о своих польских братьях всё, что только могли вспомнить. Тут-то Николай и вручил Константину Павловичу carte blanche, предоставив ему власть «диктаторскую и неограниченную». Как мы помним, уже вторую в его жизни. В 1822 году, когда над Царством Польским, казалось, нависла революционная угроза — carte blanche Константину вручил император Александр. Тогда цесаревичу это было на руку, так как упрощало его жизнь в Варшаве окончательно и легализовало любые злоупотребления.

В 1826 году Константин новым полномочиям не обрадовался — теперь власть диктаторская означала вовсе не безответственность, напротив. Вся полнота ответственности за нарастающее в Царстве Польском бурление, листовки, сомнительные тайные общества и собрания ложилась на плечи цесаревича. Отныне Константин Павлович должен был действовать как представитель интересов Российской империи, не принимая в расчет никаких личных соображений. До сих пор он поступал ровно наоборот — жил, как чувствовал, делал, что считал нужным, руководствуясь исключительно собственными представлениями об интересах России, причем представления эти мистическим образом совпадали с его личными интересами. Александр на всё закрывал глаза, прощая брату и поругание конституционных законов, и грубости в обращении с подчиненными, и самоубийства польских офицеров, ведь исполнению двух важных задач Константин способствовал: растил прекрасно обученную армию и не мозолил глаза в столице. Большего «ангелу» не требовалось.

С явлением на сцену императора Николая всё стало иначе. Прожив к тому времени в Польше десять с лишним лет, Константин искренне полюбил поляков. Оставляя за скобками княгиню Лович, заметим, что «брак» Константина с ее соотечественниками был все-таки не равным, с польской стороны вынужденным, заключенным под давлением обстоятельств. Великого князя это смущало мало. Плодом странного союза стало польское войско, которое цесаревич и в самом деле обожал как собственное дитя, любя в нем свои неусыпные заботы и попечения. Кто как не он возродил, если не создал заново польскую армию, кому как не ему она была обязана образцовой выучкой? Но дети редко бывают благодарны. Они превосходно запоминают все обиды, наказания, строгости и не хотят знать о родительских трудах и тревогах.

В целом польская армия не испытывала к цесаревичу симпатии. Он по-прежнему унижал польских офицеров, по-прежнему требовал слепого повиновения, а вместе с тем преданности. Сдержанная вежливость, с которой относились к Константину иные польские генералы, никак не означала истинной преданности, ни тем более любви. Польскому офицерству дела не было до того, что Константин Павлович не мыслил иных форм поведения на плацу и верил в то, к чему привык, — гатчинские уроки оказались невытравимы. Даже изменившиеся политические взгляды цесаревича не привлекли к нему польские сердца. Поляки словно бы и не заметили, как эволюционировали его убеждения.

Между тем польская конституция давно не смешила великого князя, и он пусть пока только на словах, но начал признавать, что конституционные законы должны исполняться. Это, впрочем, было из области разговоров. Самый поразительный и реальный результат перемены во взглядах цесаревича состоял в другом: Константин стал убежденным сторонником присоединения западных губерний к территории Царства Польского. После смерти Александра он словно почувствовал себя наследником его идей и искренне желал, чтобы мечты брата наконец воплотились. Мечты эти шли вразрез с политикой Николая, но оттого делались Константину только дороже.

Однако Александр покоился в могиле, деваться было некуда, власть «диктаторскую и неограниченную» приходилось применять на деле — 7 (19) февраля Константин учредил в Варшаве комитет для расследования деятельности тайных обществ в Царстве Польском и западных губерниях. В следственный комитет вошли десять человек — пять поляков и пятеро русских, сбалансированность судебных решений теперь ни у кого не должна была вызывать сомнений. По стране начались массовые аресты; слежки, предательства, допросы — всё, как всегда. Тайная полиция под руководством страстно ненавидимого поляками генерала Рожнецкого всеми силами пыталась оправдать свое существование и громадные расходы, которые выделялись на ее содержание из казны.