Константин Леонтьев

Елизавета Павловна тоже старела, но на ее больных фантазиях это не отражалось. Однажды Леонтьев был даже вынужден отправить жену на две недели в Козельск, так как ее поведение вызвало недовольство архимандрита: Лиза распустила слух, что она беременна от одного монаха. Константин Николаевич писал Губастову: «Во всех классах общества заводит знакомства, и всё тщетно просится в Крым или в Москву. Иногда мечтает выйти еще замуж… Вообще, хотя она стала веселее и менее дика, чем было вначале по возвращении из Крыма, но все-таки слабоумие ее (dementia) уже вполне неисправимо, и она минуты подряд не может держаться правильного хода мыслей. Не знаю, как с ней будут без меня справляться, часто об этом горюю»[809].

Леонтьев волновался о том, что станет с женой, когда он умрет. А свою скорую смерть он предчувствовал. Константин Николаевич беспокоился о денежном обеспечении всех своих близких — Лизы, Вари и, конечно, Маши, с которой не общался, но думать о которой не переставал. Он писал Губастову, что Мария Владимировна имеет хорошее место в Москве, «была здесь прошлое лето в течение 2-х недель и запрошлое, будет и этот год, но я для внутреннего мира души („Прочее время живота нашего в мире и покаянии скончати у Господа просим!“) не пожелал встречаться. Зачем „тревожить язвы старых ран“! <…> …„вырви око“, которое соблазняет тебя и вводит в грех и пробуждает невольно жестокие и лютые воспоминания!»[810] Леонтьев рассчитывал, что после его смерти Елизавете Павловне как вдове правительство даст пенсию, а Варе и Маше он собирался завещать права на свои сочинения.

Самому ему уже мало что было нужно, хотя по иронии судьбы теперь он был много обеспеченнее, нежели в более молодые годы. Да и fatum, из-за которого, как он считал, не замечали его сочинения, в конце жизни отступил. Произведения его начинали пользоваться спросом, некоторые даже предлагали перевести на иностранные языки (к примеру, ряд «восточных повестей» хотели издать на греческом).

Леонтьев не отказался от замысла, возникшего у него еще на Афоне: написать повесть об обращении современного ему образованного человека к вере. Он даже название будущей повести придумал — «Святогорские отшельники». Но ни сил, ни душевной энергии для воплощения этой идеи у Леонтьева уже не хватило. Жизнь его неумолимо двигалась к концу.

Глава 15 ПОСЛЕДНИЙ ГОД

Более всего меня приковывало к Леонтьеву его изумительно чистое сердце; отсутствие всякого притворства в человеке, деланности. Человек был в словах весь — как Адам без одежд.

Василий Розанов

Этот последний период его жизни так безупречно правдив…

Борис Грифцов

В 1890 году в «Гражданине» и «Русском вестнике» были напечатаны статьи Леонтьева о творчестве Льва Толстого. Позже они вышли отдельной брошюрой «Анализ, стиль и веяние. О романах гр. Л. Толстого». Полностью этот великолепный критический этюд был издан только в 1911 году — и то, что прошло незамеченным при жизни автора, вызвало интерес после его смерти.

Зато первая публикация имела другое важное последствие — она привлекла внимание Василия Васильевича Розанова, пораженного «новизною лица автора».

Действительно, «Анализ, стиль и веяние» — замечательный в своем роде разбор творчества Толстого в контексте состояния всей русской литературы конца XIX века. С одной стороны, леонтьевская оценка творчества Толстого вполне совпадает с сегодняшней, когда авторитет Толстого непререкаем, с другой — Леонтьев писал о своем современнике, с которым встречался, спорил, в ком многого не любил, но главное — который продолжал еще писать. Потому многие критические оценки Леонтьева — это разговор писателя с писателем, своего рода предостережения или пожелания на будущее, уже невозможные в современных статьях.

Леонтьев вел речь о двух своих самых любимых романах Льва Толстого — «Анне Карениной» и «Войне и мире» — на общем фоне русской литературы в целом. Он писал о преобладавшей тогда школе реализма, отдавая ей должное, но и критикуя ее, — «литературный грех мой… состоит в том, что я вообще не безусловный поклонник нашей современной русской школы, заслужившей в последнее время такую громкую мировую славу»[811]. Ведь к ней принадлежат не только «волшебные и благоухающие» произведения Тургенева (такие как «Фауст», «Вешние воды», «Первая любовь») или веселые гоголевские «Вечера на хуторе близ Диканьки», но и скучный тургеневский роман «Накануне», «Шинель» Гоголя и «бессмысленно грубые очерки Решетникова и Успенского».