Константин Леонтьев

Она была влюблена в Леонтьева, да и Леонтьев не смог устоять. В «Исповеди» он писал о своей любви «к Л…». Маша прекрасно знала о возникшем у них чувстве и, похоже, поначалу только радовалась этому (хотя до сих пор ревниво ссорилась с Елизаветой Павловной). Сама Маша давно была для Леонтьева лишь другом. Коноплянцев в биографии Леонтьева писал о Людмиле Раевской, что к ней Константин Николаевич «почувствовал, при своих 47–48 годах, более чем простую симпатию. Афон не подавил в нем расположения к женщинам… Конечно, теперь эти увлечения сопровождались и угрызениями совести, страхом загробного наказания»[530].

Среди лета в Кудиново неожиданно приехали мать и младшая сестра Елизаветы Павловны, Леля. Все кудиновские обитатели собирались вместе на обед и чаепития, причем прислуживали за трапезами по очереди Маша, Людмила и Леля, поскольку никакой прислуги после отъезда Георгия в доме не осталось. В остальном приехавшая родня обитателей имения сторонилась, даже в общих прогулках гости не участвовали, Елизавета Павловна неотлучно находилась при них. Константин Николаевич, «Ласточка» и Маша вовсе этим не тяготились — наоборот, «устранение» Лизы из кудиновской жизни уменьшило раздражительность Марии Владимировны, и всем легче дышалось.

Довольно часто из Карманова приезжали или приходили пешком сестры Раевские (кудиновские обитатели называли их «платочки» — за разноцветные головные платки), и тогда в Кудиново затевался хоровод из молодых барышень и крестьянок, работавших на покосе. Жизнь текла размеренно, Леонтьев много работал — да и грех было не работать, когда всё в имении вращалось вокруг него. Здесь Константин Николаевич был «патриархом» (и диктатором заодно)[531]. Он сам писал Николаю Яковлевичу Соловьеву (учителю, с которым познакомился в Угреше): «В Кудиново, когда я сел за письменный стол, то петух и тот знает, что под моим окном громко кричать нельзя». Правда, «Одиссей», вызвавший поначалу интерес читающей публики, тоже не принес автору известности, — началась публикация «Анны Карениной» Толстого, и об «Одиссее» все забыли.

Зато удалось напечатать «Византизм и славянство» благодаря Погодину, который обратился к пожилому слависту О. М. Бодянскому с просьбой помочь автору с публикацией. Так леонтьевское сочинение в феврале 1876 года впервые появилось в ежеквартальном издании — «Чтениях Императорского Общества истории и древностей российских», а весной того же года было выпущено 300 отдельных оттисков этого трактата. Автор хотел посвятить «Византизм и славянство» Игнатьеву, но раздумал — работа вышла в свет без упоминания имени посла.

Удивительно, но и эта публикация практически не была замечена: на самое знаменитое произведение Леонтьева поначалу отозвались лишь Погодин да Страхов. При жизни Константина Николаевича трактат публиковался трижды: в 1875, 1876 и 1885 годах. Однако на протяжении нескольких десятилетий главный труд Леонтьева оставался фактически невостребованным. «Русское общество, завороженное прекраснодушными идеями славянской взаимности, не желало внять холодному и в то же время страстному голосу Леонтьева…»[532] — писал о «Византизме и славянстве» один из исследователей леонтьевского творчества. В то же время многие выдающиеся люди того времени знали об идеях и взглядах Леонтьева. Например, «Эпилог» «Анны Карениной» свидетельствует о знакомстве Льва Толстого с позицией Леонтьева[533] (возможно, Лев Николаевич узнал о «Византизме и славянстве» и других принципиальных работах Леонтьева через Голохвастова).

Из материалов, не вошедших в трактат, Леонтьев подготовил статью под названием «Еще о греко-болгарской распре». Она являлась по своей сути дополнением к книге и содержала те подробности и частности, которые в нее не вошли. Леонтьев послал эту работу в катковский «Русский вестник» в 1874 году и надеялся увидеть ее напечатанной уже в ноябрьском номере журнала. Статью набрали для февральского номера 1875 года, но в последний момент, просматривая корректуру, Катков решил статью не печатать. Обиженный Леонтьев передал рукопись в редакцию «Гражданина», но и там медлили с ее опубликованием. Статья «Еще о греко-болгарской распре» при жизни автора так и не увидела свет.