Константин Коровин вспоминает…

- Помните, когда на Новенькую ехали, ко мне в Буково заехали, у нас там на горке омшайники большие. Шаляпин спрашивает: «Что за дома - окошек нет?» Говорю: «Омшайники в стороне стоят, туда прячем одежу и зерно - овес и рожь, горох, гречу. Оттого в стороне держим - на пожарный случай, деревня сгореть может, а одежина и хлеб - останется». - «Покажи, - говорит, - пойдем в омшайник». Ну, пошли, отпер я ему дверь, понравился омшайник Федору Ивановичу. «Хорош, - говорит, - омшайник, высокий, мне здесь поспать охота». Ну, снял я ему тулуп, положил на пол, подушку принес. «Вот, - говорит, - тебе папиросы и спички, не бойся, я курить не буду». Так чего! До другого дня спал. В полдень вышел. «Хорошо, - говорит, - спать в омшайнике. Мух нет и лесом пахнет». Потом на Новенькую мельницу, кады к Никон Осиповичу ехали, так говорил мне на лес показывал: «Я вот этот лес куплю себе и построю дом, буду жить. Хорошо тут у вас. Хлебом пахнет. Я ведь сам мужик. Вот рожь когда вижу глаз отвести не могу. Нравится. Есть сейчас же мне хочется»… Ну, значит проезжая село Пречистое, в лавочку заехали. А в лавочке что: баранки, орехи, мятные пряники, колбаса. Он и говорит Семену, лавочнику: «Раздобудь мне рюмочку водки». Тот: «С удовольствием. У меня есть своя» Вот он выпил, меня угостил. Таранью закусывали и колбасой копченой. Так заметьте: он все баранки, что в лавке были, съел, и колбасу копченую. Вот здоров! Чисто богатырь какой. «Герасим, - говорит, - скажу тебе по правде я делом занят совсем другим, но как деньги хорошие наживу, вот так жить буду, как сейчас. Здесь жить буду, у вас. Как вы живете». «Ну, - говорю, - Федор Иванович, крестьянская-то жизнь нелегка. С капиталом можно». А видать ведь, Кистинтин Ликсеич, что душа у него русская. Вот с Никоном Осипычем - мельником - как выпили они и «Лучину» пели. Я слушал не утерпеть - слеза прошибает… А гляжу - и он сам поет и плачет…

* * *

В тишине ночи до нас донеслись голоса - по дороге к деревне Кубино кто-то ехал.

- Эвона! Знать, они там. Костер жгут.

Кто- то крикнул во тьме:

- Кинстинтин Лисеич!

- Это, должно быть, Белов кричит, - сказал Серов.

- Василий, - кричали мы, - заворачивай сюда.

Из- за кустов показалась лошадь. Возчик Феоктист и Василий, спрыгнув с тарантаса, подбежали к нам.

- Федор Иваныч, к вам из Москвы приехали. Велели, чтоб беспременно сейчас приезжали.

- Кто приехал?

- Велели сказать, что приехал Еврей Федорыч, он, говорит, знает, так ему и скажи.

Шаляпин нахмурился.

- А нынче какое число-то?

- Двадцать первое июля.

- Да разве двадцать первое? Ах, черт, а я думал восемнадцатое. Мне завтра петь надо в Москве. Обещал Щукину[317]. В «Эрмитаже» в Каретном ряду. А я и забыл.

- Вот и Еврей Федорыч говорил: «Он, знать, забыл». По комнате ходит и за голову держится. Воду все пьет. Смотреть жалость берет: «Шаляпин, - говорит, - меня до самоубийства доведет. Скажите ему, что я деньги привез, три тыщи».

- А что же он сам сюда не приехал? - спросил Шаляпин.

- Хотел, да потом говорит: «Неохота ехать, у вас все леса тут, глухота, еще зарежут разбойники».

- Что же, - в раздумье сказал Шаляпин, - ехать, что ли?

И он смотрел на нас.

- Поезжай, Федя, - сказал я. - А что петь будешь?

- Сальери. Я один не поеду.

Доехав до деревни, наняли подводу. Дорогой я спросил Шаляпина:

- А кто этот Еврей Федорович?

- У Щукина служит. Не знаю.

Когда мы приехали ко мне, приезжий бросился к Шаляпину на шею.

- Федя, что ты со мной делаешь. Я же умираю! Щукин меня ругает. Все билеты уже проданы. Вот я тебе и денег привез. Едем, пожалуйста, - поезд в три часа из Ярославля на Москву. Утром приедем, репетиция будет.

- Ну какая там репетиция. Едем утром в десять часов - в шесть вечера будем в Москве.

- Ой, умоляю, едем в три. Умоляю!…

- Ну нет, брат, я есть хочу. Поезжай в три и скажи, что я приеду.

- Как же я без тебя приеду? Мне же голову оторвут! Пожалей меня! У меня порок сердца. Курить нельзя, вина пить нельзя. Икота начинается. Тебе кланяются Рафалли и Лева. Они так тебя любят, так любят, говорят: «Ах, Шаляпин, это же артист!!!»

- Ну-ка, давай деньги.

- Деньги вот. И расписку вот подпиши.

Шаляпин внимательно пересчитал деньги, положил в карман и долго читал расписку.

- Это что же за идиот у вас там такую расписку писал? Что это значит: «Сим солист его величества обязуется…»

Ой - сказал приезжий, - не угробливай меня, Федя, у меня порок сердца.

Шаляпин усмехнулся, взял лист бумаги и написал другую расписку…

Купанье

Гостя у меня в деревне, Шаляпин, встав, шел купаться на реку. Перед тем как войти в воду, Шаляпин долго сидел в купальне, завернувшись в мохнатую простыню.

С ним ходил архитектор Мазырин и мой слуга Василий Белов. Мазырин был маленького роста, тщедушный. Приходя в купальню, быстро раздевался, бросался в воду и нырял. Шаляпин говорил мне:

- Черт его знает, Анчутка прямо морской конек. А я не могу. Должен попробовать, холодна ли вода. И нырять не могу. Да и купальня у тебя мала.

Случившийся тут Василий Белов посоветовал Шаляпину купаться прямо в реке.

- Где ж вам тут нырять. Не по росту!