Кононов Варвар

Дом на Фонтанке был старым, c мощными толстыми перекрытиями, но внизу шумели так, что комната полнилась целой какофонией жутких звуков. Молотки стучали, пилы визжали, дрель с воем вгрызалась в стены, а временами что-то грохотало и лязгало, будто двери гигантского стального сейфа. Этот шум производился бригадой ремонтников, трудившихся в «Конане» уже часа четыре: они заменяли панели, пробитые пулями, монтировали зеркало над стойкой, таскали мебель и устанавливали вместо демона колонну, трехметровый дубовый ствол, к которому будет подвешено чучело, но чье конкретно, Даша и Славик еще не придумали. Зато и та и другой сошлись в одном: если уж чиним и ремонтируем, так почему не освежить приевшийся интерьер? Они освежали его с утра, при помощи дизайнера, художника и вышеупомянутой бригады, не обращая внимания на творческие муки Кима.

Но все же что-то ему удалось соорудить. Он продвигался не очень быстро и, при ином раскладе, мог примириться с лязгом и грохотом, с визгом и стуком. Если описывать землетрясение, гибель Атлантиды или драку в кабаке, фон был весьма подходящий, как и для погонь, разбойничьих вылазок либо атак тяжелой рыцарской конницы. Но действие шло к катарсису, к гибели верной Зийны, то есть к такому эпизоду, который пишут в тишине, закрывши двери, чтобы ни одна душа не видела, как плачет и страдает автор. Слезы и муки в данном случае – необходимые издержки производства: если не заплачешь сам, то и читатель не зарыдает.

А надо, чтоб ужасался, сочувствовал и рыдал… Зря, что ли, деньги за книгу плачены?

* * *

Конечно, было ведомо Конану про снежных дев и про то, что даже летом случаются в Ванахейме сильные метели, но рассчитывал он, что вьюга будет недолгой и удастся пересидеть ее у скал, паля костер, а вечером дойти до усадьбы Эйрима и глотнуть там подогретого пива. А заодно поглядеть, что делают на Эйримовом подворье люди Гор-Небсехта, два изгоя, которых ни в одном ванирском доме принимать не полагалось.

Но не успели путники сделать и тысячи шагов, как небо затянула белесая мгла, прибрежные утесы потемнели, а в воздухе закружили снежные пушинки. Они падали вниз, пока еще неторопливо, скрывая землю мягким пологом, одевая скалы в искрящиеся одежды, оседая на капюшонах плащей, поскрипывая под ногами. Мир вокруг замер; все стало белым-белым, как саван покойника.

Конан, разглядев скальный козырек и нишу под ним, повел туда свой маленький отряд. Конечно, это жалкое убежище не могло сравниться с гротом Дайомы – ни золотого песка, ни высоких сводов, ни сияющих врат. Зато была корявая сосна, выросшая у самого входа, и Конан, ткнув в ее сторону рукой, приказал голему:

– Руби!

Идрайн взялся за топор, дерево застонало и рухнуло после четвертого удара. Серокожий принялся обрубать ветви, Зийна торопливо складывала их в кучу, Конан высекал огонь. Сейчас он уже ругал себя, что не согласился пойти к Хорстейну, да было поздно. Рыжий ванир исчез в утесах; кричи – не докричишься. А искать его усадьбу в начинавшемся снегопаде казалось чистым безумием.

Они успели разложить костер. Идрайн, повинуясь команде хозяина, сунул в огонь огромный смолистый комель срубленной сосны, и пламя забушевало. Конан и Зийна уселись на подстилку из ветвей, прижались друг к другу, сберегая тепло. Голем прислонился к скале, по-прежнему невозмутимый, но киммерийцу чудилось, что в глазах его поблескивает злорадство. Конечно, то было лишь иллюзией; каменный исполин мечтал о награде, человеческой душе, а к этой цели вела лишь одна дорога: служить верно и преданно.

Зийна пошевелилась, положила головку на плечо киммерийца; выбившаяся из-под капюшона золотистая прядь коснулась его губ.

– Таких снегов в Пуантене не бывает, – тихо молвила девушка, со страхом рассматривая сугробы, выраставшие прямо на глазах. Она не боялась стрел и мечей, но буйство стихии ее пугало, напоминая о собственной ничтожности и беззащитности. Вглядываясь в белесый туман, она видела оскаленные пасти снежных духов, их острые ледяные зубы; ей мнилось, что звенящую тишину вот-вот нарушит тяжкая поступь Имира, владыки ванахеймских равнин.

Конан обнял ее за плечи, привлек к себе.

– Не тревожься, моя красавица. Лучше думай о том, что мы почти добрались до цели, а значит, скоро повернем назад. К твоему Пуантену, к его виноградникам, к берегам Алиманы!

Зийна вздохнула.

За пламенной завесой костра продолжал идти снег.

Снег был на редкость густым, он прикрывал мир мутной мглой и не кружился, не танцевал в воздухе, а падал отвесно, извергаемый невидимыми тучами. Легкие пушинки превратились в большие хлопья; ни неба, ни ближних скал было уже не разглядеть, а тундра исчезла совсем, словно ее навеки погребли снега, всю – и травы, и мхи, и редкие деревья.

– Вот место, где кончается власть Митры, – произнес Конан, вытянув руку к снежной стене. – Тут свои боги, и играют они в свои игры.

– Нет, милый, нет! – воскликнула Зийна. – Скрылось лишь солнце, око Митры, но бог не покинул нас. Он с нами!

Девушка произнесла это с такой уверенностью, что Конан усмехнулся:

– С нами? Где же?

Она прижала руку к груди.