Конноры и Хранители

Конверт был уже вскрыт. Марика достала из него несколько листов бумаги, исписанных мелким каллиграфическим почерком, и пробежала глазами первую страницу:

«Мой дорогой Кейт!

Я пишу эти строки для вас обоих, но обращаюсь, прежде всего, к тебе. Но не потому, что перед тобой я виновата больше, чем перед Джейн, я виновата перед вами поровну; а потому, что виной всему была моя любовь к тебе. Именно эта любовь удержала меня подле твоего отца, когда я ожидала Джейн. Я слишком сильно любила тебя и не могла расстаться с тобой даже ради любимого человека. Я пожертвовала своим счастьем женщины ради счастья быть твоей матерью. Тем самым я сделала несчастными двоих человек — себя и мужчину, которого любила. А потом, когда вы с Джейн подросли, и я поняла, что вы любите друг друга не как брат и сестра, я всё из той же любви к тебе, из страха потерять тебя как сына, сделала несчастными ещё двоих человек — тебя и Джейн. Я видела, как вы оба страдаете, но продолжала молчать — а порой молчание хуже лжи. Впоследствии ты увлёкся другими девушками, у Джейн тоже появились подруги, и я убедила себя в том, что между вами ничего всерьёз не было. Чтобы не потерять тебя, я заставила себя поверить, что Джейн от природы влечёт к женщинам, хотя в глубине души прекрасно понимала, что это — результат психической травмы, последствия которой я могла бы смягчить, если бы своевременно рассказала вам всю правду о твоей, Кейт, матери и о настоящем отце Джейн. Но я смолчала, и понадобилось целых десять лет, понадобилось ваше бегство, чтобы заставить меня прозреть и…»

Марика скомкала в руке первую страницу и бросила её в камин. Затем, по мере чтения письма, она столь же методично мяла и бросала в камин остальные страницы — а вслед за последней отправился и конверт. Тогда Марика опустилась на корточки перед камином и аккуратно подожгла кучку смятой бумаги.

«Извините, госпожа Уолш, — думала она, глядя на маленький костёр, в котором сгорала большая тайна. — Я не оправдала ваших надежд, я поступила непорядочно… Но какая, к чёрту, порядочность, когда речь идёт о моём счастье!..»

Когда все листы догорели, Марика поднялась с корточек и вышла из королевской опочивальни. Первым делом она нашла слуг и справилась об отце — сэр Генри по-прежнему спал; затем вернулась в комнату, которую делила вместе с Алисой.

К этому времени кузина уже проснулась, привела себя в порядок и успела наполовину одеться. Она стояла в рубахе, чулках и юбках и с растерянным видом держала в руках платье, не имея ни малейшего представления, как его надеть.

Когда Марика вошла в комнату, Алиса повернулась к ней, а платье положила обратно на тумбу.

— Привет, — сказала она. — Будешь меня ругать?

— Нет, не буду, — ответила Марика, усаживаясь в широкое кресло возле камина. — Я уже перебесилась.

Кузина подошла к ней и присела рядом. Кресло без проблем вместило обеих девушек, да ещё осталось место для третьей.

— И на ком же ты отыгралась? На брате?

— Нет, Стэн был занят. Я разговаривала с господином Стоичковым.

Алиса тряхнула головой.

— Не могу себе представить, что ты на него кричала.

— Конечно, не кричала. Мы просто поговорили. И он объяснил мне, что я была не совсем права. Хотя и вы поступили со мной некрасиво.

Алиса не стала возражать. Со стороны Марики и так было подвигом, что она так быстро признала свою неправоту. А требовать от неё слишком многого значило искушать судьбу.

— Между прочим, — заметила Алиса, — ты вся прямо сияешь. Что случилось?

Марика обняла кузину и положила голову ей на плечо.