Коньяк «Ширван» (сборник)

Якобашвили молниеносно облачился; они с Джафаром сели в пыльную машину и умчались.

– Куда это они? – спросила Лола.

Вчера она была тревожна и заботлива, сегодня совершенно равнодушна.

– Наверное, Юмаева нашли, – предположил Шаполинский. – В вытрезвителе каком-нибудь.

– Юмаев ничего не пил, – ответил я.

– А вы откуда знаете? – Лола соизволила открыть глаза.

Я рассказал о телефонном разговоре.

– То есть вы знали? И не сказали никому? И даже мне?

– Ну простите дурака. Просто к слову пришлось. И почему на вы?

– А потому. И не спорьте со мной.

– А я и не спорю.

– Вот и не спорьте.

У входа в пансионат я столкнулся с артистом Эрденко. Он опирался на бамбуковую тросточку; выглядел помятым, постаревшим. Соломенная шляпа, допотопные солнцезащитные очки, похмельная небритость. То ли Иов в струпьях, то ли брошенный дочками Лир. Этот мир до него не дорос. Пусть увидит рубище и ужаснется.

15

После обеда я достал свой «Репортер», устроился в кресле под фикусом и стал отлавливать писателей на выходе из столовой. Писатели смешно облизывали губы, цыкали, очищая зубы от остатков пищи, и с готовностью смотрели мне в глаза. Они очень любили давать интервью.

– Как вы сохраняете такую форму? – льстиво спросил я Самвела, заранее посмеиваясь про себя.

– Женщин любить надо, – маслянисто ответил Самвел. – А теперь записывай: партия и правительство…

Обильный телом переводчик Улдис очесывал руки от струпьев экземы и медленно, смущенно шелестел; киргизы были сбивчивы, грузинский поэт клокотал; Шаполинский нажимал на «ч», сверкал глазами и без устали цитировал себя. Я делал вид, что это все невероятно важно, я обязательно использую их монологи, а сам неспешно подводил к одной необходимой мысли: у Советского Союза много недостатков, но зато какое множество культур! И наслушанным радийным ухом отмечал: эту фразу, пожалуй, возьмем. Три минуты, всего три минуты…

Магнитофон уже помигивал контрольным красным – разрядились пальчиковые батарейки, – когда подошла раздраженная Лола.

– Что, не возьмете у меня интервью?

– Вы же не хотели разговаривать?

– Я передумала.

– Уже неплохо. Хорошо, давай попробуем. Лола, вы приехали в Баку с Донбасса. А что на Донбассе читают? Расскажите нашим слушателям.

Лола отвечала закругленным правильным ответом и была похожа на отличницу: теребила юбку и сама себе кивала. Но закончив говорить, хихикнула:

– Аверкиев, ты шо, совсем тю-тю?

– Не понял.

– Кто сейчас на Донбассе читает?! Разве в универе, да и то…

– А чем сейчас там заняты?

– Кто выживает, кто денежки делает. Читают только дуры ненормальные, навроде меня. Да и я уеду рано или поздно.

– Куда?

– А все равно. Может, в Киев. Может, в Москву. Я еще не решила. Как только Костик подрастет, сбегу.

Полагалось, видимо, про Костика спросить. Но почему-то очень не хотелось. Я засуетился, закудахтал: ой, в кассете пленка замоталась, батарейки сдохли, как бы вся работа не насмарку, Лола, извини, побегу исправлять положение, вечером увидимся, пока-пока.

16

Вечером столовая преобразилась. Это был дворец Семирамиды, висячий сад, долгожданный оазис. Тамадой был замотанный, грустный Джафар; они с Якобашвили возвратились к вечеру и снова толком ничего не объяснили. На вопросы отвечали вяло, как врачи в больнице пациентам: что вы, это ложная тревога, был сигнал, возник один вопрос, решаем… Звучали привычные тосты за дружбу народов, за родителей, за перестройку, за Горбачева и товарища Багирова, отдельно за Гейдар Алиича Алиева, ура, за великую советскую литературу, стоя выпьем за прекрасных дам, которые столь пышным цветом, наше троекратное, с оттяжкой, пьем до дна. А в промежутках между обязательными тостами возобновлялся утонченный разговор о Фатали Ахундове и бакинской эскадрилье в Первой мировой…

Когда объевшиеся гости откинулись на спинки стульев, Джафар пошутил:

– Мы, товарищи, покушали, а теперь куушать будем!

И официанты вынесли барашка на гигантском блюде.

Барашек был по-своему прекрасен; конусообразный, глазурованный огнем, со смешными расползающимися ножками. Но в горло больше ничего не лезло; я бескорыстно наслаждался плотоядной красотой стола. Лола снова улыбалась мне глазами, поддразнивала Якобашвили, между делом подошла к Джафару, наклонилась, чтобы чокнуться, и как бы невзначай коснулась грудью, тот расплылся и смутился одновременно, а Эрденко опять накатил.

После утонченной пахлавы гости окончательно осоловели. Мы зачем-то вновь уединились в номере у Лолы, где повторилась сцена из Тристана и Изольды; слюнообмен, живая мякоть языка, опасная близость груди, но ручки, ручки держим при себе, вот так.