Коньяк «Ширван» (сборник)

Открою государственную тайну. Завод резиновых изделий выпускал не только маленькие черные мячики и белые безразмерные презервативы; там был еще закрытый цех, делавший что-то военное; здесь твоя бабушка и служила. Она была очень надежной, честной и принципиальной, спирт не пила, подарков не принимала, заранее было известно, что брак через нее не пройдет; начальству было хорошо и удобно, а теперь она вдруг собралась уходить. С чего бы это? Принимал ее лично начальник первого секретного отдела, мучительно похожий на дедушку Толю: тот же мелкий росточек, прямая спина, жилистые руки, кустистые бровки, буравистый взгляд исподлобья, типовой облик отставного чекиста. Пройдут годы, и, устраиваясь работать на советское радио, я в 1985-м буду общаться с точно таким же кадровиком. Их как будто штамповали – на том самом резиновом заводе, в особом гуттаперчевом цеху. Специальный модельный ряд. Ныне секрет производства утрачен; надеюсь, навсегда.

– Что случилось, товарищ Архангельская? – кадровик разгладил листок с заявлением, строго постучал по нему отточенным карандашиком, грифель щелкнул и отлетел.

Мама побледнела. У нее всегда отливала кровь от лица, когда она волновалась. Но горе было собеседнику, который принимал это за признак слабости; наоборот: если она бледнела, это означало – стоять на своем будет насмерть. Ничем не собьешь.

– Мне нужно получить расчет. Я собираюсь уехать из Москвы; вот, уже билет купила.

Кадровик повертел зеленоватый билет до Краснодара.

– Значит, в один конец? Вся страна в Москву, а вы из Москвы. Нехорошо получается, Людмила Тихоновна. Получается странно. Нелогично. Может, вы скрываетесь от наших органов? Смотрите мне в глаза! Может, вы прячетесь? В глаза, я сказал! Ты же прописку потеряешь, дурочка…

На самом деле кадровик давно уже все проверил. В органы позвонил, старым друзьям; в милицию, старым врагам; ни там, ни там за Архангельской ничего не тянется, не числится. Врагов народа в семье не было – расстрелянный немец Т. с женой развелся до своего ареста; от переправки в республику Греция бывшая усыновительница Архангельской т. Демулица А. И. отказалась, проявив себя настоящим советским патриотом; гражданство ей возвращено. С формальной стороны полный порядок. Да и кто ж не знает Милочку. Настоящий беспартийный большевик. Сбрендила девка, шлея под хвост попала, не иначе сердечная тема наметилась.

– Замуж, что ль, выходишь?

– Нет. – Мама смутилась. – Просто хочу поехать на юг, поработать в речном флоте, потом, может быть, наймусь на траулер, похожу в море, поближе узнаю жизнь.

Насчет траулера мама слегка приврала; дальше речного краснодарского пароходика планы ее не шли.

– Жизнь она узнать хочет, – разозлился кадровик. – Заходи ко мне в гости, я тебе про жизнь расскажу. Про матросню, про посудомоек, про траулеры, про что хочешь. И про что не хочешь тоже расскажу. Сдавай билет, не то потом пожалеешь, это я тебе говорю.

– Не сдам.

– Не дури, девка. Парня тебе хорошего найдем на заводе, непьющего, оставайся.

– Иван Тимофеич, завизируйте, пожалуйста, заявление. Очень вас прошу, не затягивайте. Я все уже решила. Через две недели уезжаю.

3

Краснодар цвел недолгой весенней свежестью. Солнышко было теплое, бархатное, выглаживало кожу, на маминых смуглых щеках играл румянец; она устроилась поварихой на тарахтящее судно, весь день варила, жарила и парила, но при первой возможности выползала на палубу, погреться, подышать, посмотреть на мощно зеленеющие берега Кубани. Матросы пытались было строить куры, но не слишком бойко. Во-первых, она была не в их вкусе; во-вторых, время от времени у причала ее встречал рябой верзила в форме военного летчика, и перебегать ему дорогу явно не стоило. Лучше пойти выпить пивка с подлeдной таранькой, спинка прозрачная, плотная, икорка твердая, янтарная. Только пену успевай сдувать.

Сколупнув присохшую чешую и тщательно оттерев запах рыбы, сначала вонючим хозяйственным, затем пахучим земляничным мылом, мама переодевалась в легкое ситцевое платье и в бежевых лодочках легко сбегала по шаткому трапу. Володя галантно подставлял локоть; они бродили по светлой набережной, затем шли по тенистой улице Пушкина, выбирались на четко прочерченную Красную, по которой фланировали разряженные краснодарцы; медленно сворачивали на безлюдную Северную и кругалями добирались до озер. Все было хорошо, только у моей невысокой мамы, семенившей рядом со своим крупноформатным спутником, постепенно затекала шея: попробуй-ка все время задирать голову…

Окончательно вечерело; молочное мороженое было съедено, ситро в киосках уже не продавали: продавщицам тоже было пора на свидания, а то молодость пройдет, в девках останешься. В кино не хотелось, там душно; оставалось тихо сидеть на лавочках, нежно поглаживать друг другу руки, любоваться закатной гладью Покровских озер и украдкой целоваться, когда никто не видел. Но видели почти всегда.