Коньяк Наполеон

Молодой журналист помнил, как за несколько лет до того, в Москве, грузная тетка, похожая на ведьму из советского фильма для детей, писательница Муза Павлова, прижав его к стене кухни, и прикрыв дверь, шептала ему: "Совсем совсем нет еврейской крови? Вы уверены? Может быть ваша бабушка была еврейка?" Писательница была очень разочарована, что нет искомой крови. Вечером он хохоча рассказал эпизод на кухне Елене. Изобразил в лицах. И они хохотали оба. Им непонятно было желание писательницы, чтобы Лимонов принадлежал к славной нации. Подискутировав немного на тему, супруги сошлись на том, что ему следует гордиться тем, что ОНИ хотят раскопать в еврея. Следовательно, он, по ИХ мнению, достоин быть евреем. Очевидно, и по мнению Моисея Бородатых, он был достоин. 0днако быть евреем на берегах Гудзона было куда более выгодно, чем на берегах Москвы-реки. И он порой искренне жалел в ту эпоху, что он не Jewish в городе с четырехмиллионным Jewish населением. Из двенадцати сотрудников редакции "Русского Дела" только корректор Лимонов и зам редактора старик Сречинский были русские. Даже в сам акт основания газеты (в 1912 году, на несколько месяцев раньше "Правды") каким-то образом были уже замешаны евреи... и красные. Линотипщик Порфирий однажды шепотом поведал корректору, спустившемуся в типографию, о том, что в помещении газеты не раз бывал сам Лев Бронштейн-Троцкий. "А жил он в Бронксе, Троцкий... А сам Моисей", - Порфирий, седовласый и красношеий, оглянулся, как школьник, боящийся, что учитель, внезапно войдя в туалет, застанет его с сигаретой, - "был в юности далеко не из правых. Это в Штатах они все, поняв откуда ветер дует, быстренько стали убежденными антикоммунистами." Приблизив большие губы к уху корректора, Порфирий прошептал: "Он работал во французской социалистической газете..."

- День добрый, Эдуард Вениаминович!

Юрий Сергеевич Сречинский - худые руки оголены, рукава рубашки достигают локтей, галстук, высокая военная полубокс стрижка, вертикальные морщины - вышел из зам-редакторской клетки. У него уже был тогда рак, но сотрудники газеты еще об этом не знали. Он сам уже знал. В газету он являлся раньше всех и покидал ее позже всех. Как и Моисей Бородатых, Сречинский переместился в Со-единенные Штаты с европейского континента, из Франции, но, в отличии от "босса", после войны. Войну он закончил полковником французской армии. За храбрость французское правительство предложило ему почетное французское гражданство, каковое он гордо 1 отверг, желая навсегда остаться русским. Мы, вновь прибывшие, мечтавшие о любом гражданстве, пусть республики Тринидад и Тобаго, цинично современные советские, не понимали его чопорного старо-модного национализма.

- День добрый, Юрий Сергеевич.

Я уже уселся на корректорский стул и получил от бухгалтерши предложенный стаканчик кофе. Я любил эти утренние, еще нерабочие 15-20 минут, когда пахло табаком Соломона Захаровича и бухгалтер-ша, зажав сигарету в зубах, приготавливала кофе.

- Как ваше ничего? - ласково спросил Сречинский, останавлива-ясь у корректорского стола. Помимо моей воли и жестокого молодого разума я испытывал к зам-редактору не совсем понятную мне симпатию. Я даже подозревал, что это он является моим таинствен-ным благожелателем. Дело в том, что каждую неделю Моисей выдавал мне аккуратный конвертик с двадцатидолларовой бумажкой внутри.

- Один из почитателей вашего журналистского таланта, жела-ющий остаться неизвестным, - представил босс конвертик в первую встречу.

- Это вы, Моисей Яковлевич, сознайтесь? - спросил я, взяв кон-верт.

- Ну вот еще... Зачем? Я плачу вам зарплату. Если бы я хотел вам помочь, я бы прибавил вам жалование...

Босс был прав.

- Но кто это может быть?

- Я не знаю. Спросите у Юрия Сергеевича, это, кажется, его приятель.

- Да, я знаю этого господина, - улыбаясь признался Сречинский. - Но он настоятельно просил меня не сообщать вам его имени.

- Но почему?

- Он так хочет. Не желает вас стеснять.

Сейчас у меня нет сомнений в том, что это Юрий Сергеевич был моим таинственным благодетелем. Потому что с его смертью поступ-ление конвертиков прекратилось.

Как мое ничего? Юрий Сергеевич пользовался старомодными це-ремониальными выражениями другого века. Он говорил "батенька", называл всех без исключения по имени-отчеству.

- Не могли бы вы, Эдуард Вениаминович, посмотреть вот эту ста-тейку. И скажите мне, пожалуйста, что вы о ней думаете.

Он часто спрашивал меня, что я думаю о той или иной статье. О подавляющем большинстве статей я думал плохо. У газеты было лишь несколько профессиональных корреспондентов, и лучшим среди них был, бесспорно, "босс", Моисей. Основная же масса статей посту-пала от дилетантов. Особенно плодовита была последняя "еврейская" эмиграция. (Тогда этот поток лишь набирал силу. Своего пика графоманское бумагомарание достигло позже, через несколько лет.) Плюс старики второй (послевоенной, массовой, простых людей) эмиграции высылали нам свои антикоммунистические творения. Рукописи обеих эмиграций были ужасающе безграмотны - и стилистически, и орфографически