Конфессия, империя, нация. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства

В этих условиях имперские чиновники видели больше преимуществ в наличии на патриаршем престоле османского подданного, способного удовлетворить константинопольских армян. Когда это сообщество поддержало Матеоса (Чухаджяна), предыдущего Константинопольского патриарха, Санкт-Петербург не стал препятствовать константинопольской общине, а она воспользовалась своим перевесом — 90 из 116 голосов — в избирательном собрании в Эчмиадзине[415]. Даже несмотря на отрицательные оценки Матеоса, полученные из российского посольства в Константинополе, император его утвердил в звании католикоса[416]. Таким образом, в 1858 году, впервые за пятьдесят лет, католикосом стал османский подданный. Описывая реакцию властей, армянской общины и разных делегаций в Тифлисе, куда Матеос прибыл после избрания, директор канцелярии кавказского наместника писал: «Вообще его избрание рассматривают как торжество нашей политики на Востоке… Есть лица, утверждающие, что настоящее избрание составляет для России широкую победу, стоящую по своему значению, быть может, выше всего, что она приобрела оружием»[417].

С точки зрения внутригосударственной, однако, правление Матеоса было еще более «произвольным», чем предыдущее. Как и Нерсес, Матеос отвергал принцип коллегиального управления и назначал епископов без одобрения правительства. Его отношение к Положению 1836 года стало очевидным, когда он предложил новые правила, направленные на обеспечение католикосу независимости от светской власти, уничтожение Синода в пользу сугубо консультативного совета. Монахи Эчмиадзина также жаловались на нарушения Матеосом церковных правил, продолжал католикос и борьбу с епископом Нахичеванским[418]. При нем противоречие между внутригосударственной и внешнеполитической логикой рассмотрения армянской церкви особенно обострились: влияние Эчмиадзина в Константинополе напрямую зависело от готовности имперского правительства пренебречь своими собственными законами и позволить католикосу управлять, полагаясь на исторические установления апостольской церкви.

Между тем ситуация в Османской империи в начале 1860-х годов сделала еще более очевидной необходимость укрепления связей между католикосом и зарубежными армянами. Особенно щекотливой эта задача выглядела теперь применительно к константинопольской общине, к 1863 году добившейся (на основе реформаторского декрета хатти-и хумаюн от 1856 года) утверждения новой «конституции» (Сахманатрутьюн), регулировавшей ее самоуправление. Российское правительство было настолько озабочено последствиями обретения турецкими армянами нового статуса и их возможной переориентацией на сисского католикоса, что даже серьезно обсуждало возможность пересмотра Положения 1836 года с участием армян — иностранных подданных и согласования его с канонами армянской церкви. Посол Игнатьев взывал из Константинополя: «теперь, когда вековое верование армянского народа в защиту и покровительство России начинает колебаться… — теперь, более чем когда-либо, становится необходимым устранить всякие причины, могущия охлаждать к нам доверие народностей, которых покровительство было, в продолжение стольких веков, нашим политическим символом на Востоке»[419]. Соответственно, после смерти Матеоса в 1865 году даже МВД высказалось за желательность турецкого католикоса[420].

В то же время имперское правительство начало обращать более пристальное внимание на детали участия в выборах армян из Турции, особенно в свете значительных изменений в организации турецкого сообщества. Еще до войны новое поколение армян, получивших образование во Франции, заняло более активную позицию в общественных делах и начало оспаривать преимущества традиционной армянской знати (амир) при принятии коллективных решений[421]. В результате получения Сахманатрутьюна от султана «молодые армяне» смогли сломить клерикальный контроль и, следовательно, амирское господство в миллете. В то время как Сахманатрутьюн консолидировал управление армянами всей империи в Константинополе, сами армяне все более европеизировались, а их сознание национализировалось по сравнению с более традиционным сознанием армянской аристократии[422]. Терпение и упорство Игнатьева помогли предотвратить отпадение турецких армян от Эчмиадзина, но вслед за этим успехом возникла новая опасность: воспользовавшись большим числом армянских епархий в Османской империи, константинопольское общество могло распространить новую идеологию среди российских армян, ценившихся российскими властями за свою аполитичность.