Конец Распутина

Мы вошли с ним в его спальню, освещенную только лампадой, горевшей в углу перед образами. Распутин зажег свечу. Я заметил неубранную постель - видно было, что он только что отдыхал. Около постели приготовлена была его шуба и бобровая шапка, на полу стояли высокие фетровые калоши.

Распутин был одет в белую шелковую рубашку, вышитую васильками, и подпоясан малиновым шнуром с двумя большими кистями.

Черные бархатные шаровары и высокие сапоги на нем были совсем новые. Даже волосы на голове и бороде были расчесаны и приглажены как го особенно тщательно, а когда он подошел ко мне ближе, я почувствовал сильный запах дешевого мыла: по-видимому, в этот день Распутин особенно много времени уделил своему туалету; по крайней мере, я никогда не видел его таким чистым и опрятным.

- Ну что же, Григорий Ефимович. Пора двигаться, ведь первый час? '

- А что, к цыганам поедем? - спросил он.

- Не знаю, может быть, - ответил я.

- А у тебя-то никого нынче не будет? - несколько ветре вожился он.

Я его успокоил, сказав, что никого ему неприятного он у меня не увидит и что моя мать находится в Крыму.

- Не люблю я ее, твою мамашу. Меня-то уж она как ненавидит!.. Небось с Лизаветой дружна. Против меня обе они подкопы ведут, да клевещут. Сама царица сколько раз мне говорила, что они - самые мои злые враги... А знаешь, что я тебе скажу? Заезжал ко мне вечером Протопопов и слово с меня взял, что я в эти дни дома сидеть буду. Убить, говорит, тебя хотят; злые люди-то все недоброе замышляют... А ну их! Все равно не удастся - руки не доросли. Да, ну что там разговаривать... Поедем.

Я взял его шубу с сундука и помог ему одеться.

- Деньги-то забыл, деньги! - вдруг засуетился Распутин, подбежал к сундуку и открыл его.

Я подошел поближе и, увидев там несколько свертков в газетной бумаге, спросил:

- Неужели это все деньги?

- Да, дорогой мой, все билеты. Сегодня получил, - скороговоркой ответил он.

- А кто вам их дал?

- Да так, добрые люди, добрые люди дали. Вот, видишь ли, устроил им дельце, а они, хорошие, добрые, в благодарность на церковь-то и пожертвовали.

- И много тут будет?

- Что мне считать? У меня и времени нет для этого. Я, чай, не банкир. Вот Митьке Рубинштейну - это дело подходящее... У него страсть сколько денег. А мне к чему? Да я, коли вправду сказать, считать-то их не умею. Сказал им:

пятьдесят тысяч несите, а то и трудиться не стану для вас. Вот и прислали. Может, и больше дали, кто их там знает... Приданое-то какое сделаю дочери. Она у меня скоро замуж выходит за офицера: четыре Георгия, заслуженный. Ему и местечко хорошее приготовлено. Сама благословить обещалась.

- Григорий Ефимович, ведь вы говорили, что деньги эти пожертвованы на церковь...

- Ну что ж, что на церковь? Экая невидаль. Брак-то, чай, тоже божье дело. А на какое из этих дел деньги-то пойдут, не все ли ему равно? Богу-то? ответил, хитро ухмыляясь, Распутин.

Невольно усмехнулся и я. Мне показалась забавной та простодушная наглость, с которой Распутин играл словами Священного писания.

Взяв часть денег из сундука и тщательно замкнув его, он потушил свечу. Комната снова погрузилась в полумрак, и только из угла по-прежнему тускло светила лампада.

И вдруг охватило меня чувство безграничной жалости к этому человеку. Мне сделалось стыдно и гадко при мысли о том, каким подлым способом, при помощи какого ужасного обмана я его завлекаю к себе. Он - моя жертва, он стоит передо мною, ничего не подозревая, он верит мне. Но куда девалась его прозорливость? Куда исчезло его чутье7 Как будто роковым образом затуманилось его сознание, и он не видит того, что против него замышляют. В эту минуту я был полон глубочайшего презрения к себе; я задавал себе вопрос. как мог я решиться на такое кошмарное преступление? И не понимал, как это случилось.

Вдруг с удивительной яркостью пронеслись передо мною одна за другой картины жизни Распутина Чувства угрызения совести и раскаяния понемногу исчезли и заменились твердою решимостью довести начатое дело до конца Я больше не колебался

Мы вышли на темную площадку лестницы, и Распутин закрыл за собою дверь.

Запоры снова загремели, и резкий зловещий звук разнесся по пустой лестнице Мы очутились вдвоем в полной темноте.

- Так лучше, - сказал Распутин и потянул меня вниз. Его рука причиняла мне боль, хотелось закричать, вырваться.. Но на меня напало какое-то оцепенение Я совсем не помню, что он мне тогда говорил и отвечал ли я ему В ту минуту я хотел только одного, поскорее выйти на свет, увидеть как можно больше света и не чувствовать прикосновения этой ужасной руки.

Когда мы сошли вниз, ужас мой рассеялся, я пришел в себя и снова стал хладнокровен и спокоен.

Мы сели в автомобиль и поехали.

Через заднее стекло я осматривал улицу, ища взглядом наблюдающих за нами сыщиков, но было темно и безлюдно.

Мы ехали кружным путем На Мойке повернули во двор и остановились у малого подъезда

Войдя в дом, я услышал голоса моих друзей. Покрывая их, весело звучала в граммофоне американская песенка. Распутин прислушался.

- Что это - кутеж?