Конец пути

Я протянул руку, обернутую пропитанной кровью тканью. Он встряхнул головой, словно собака, а потом с усилием выпрямился и развернул ткань, бросив ту прямо в камин. Рана чуть присохла, но я знал, что, если шевельну хотя бы пальцем, она снова откроется и начнет кровоточить. Не была слишком глубока, но пройдет неделя, прежде чем я смогу пользоваться рукой – если, конечно, она не воспалится.

Старик снова сунул руку в сумку, достал оттуда две бутылочки и баночку, заткнутую пробкой. Жидкость, которую он плеснул мне на рану, была рубиново-красной, но прозрачной, как хорошее вино, а не густой, как кровь. Запекло так, что я непроизвольно содрогнулся. Старик зачерпнул белую, похожую на жир мазь и одним движением покрыл рану. Жечь перестало, я почувствовал ледяной холод. Он же взял узкую полоску из чистой ткани, которую намочил в еще одной жидкости, на этот раз желтой и густой, словно мед, а потом крепко перевязал мне ладонь, оставив сверху лишь большой палец, создав нечто похожее на перчатку. Ткань крепко прилегала к коже и казалось, что не должна бы раскрутиться или отпасть.

– Завтра утром можешь снять, – сказал он. – Не раньше. Повязка прилепится, а ты всунь нож и перережь ее, только потом сорви. А теперь ступай. Я ничего больше тебе не скажу. Я должен отдохнуть.

Я вышел на пустую уже улицу, что вела на Каменное Торжище. К железной решетке у ворот меня сопроводили двое воинов, закрывших за мной на ночь калитку. Перед гостиницей еще стоял один слуга, очень высокий и стройный кебириец, носящий, несмотря на холод, кожаную безрукавку. Он опирался на солидную дубину с окованными концами, а у пояса его висела кривая сабля. Я взглянул на него со внезапной надеждой, но увидел только чужое лицо. Лицо цвета полированной меди, красивое и дикое одновременно, с идущей через нос и щеки черной полосой, покрытой белыми точками, поблескивающее тигриными глазами, но, несомненно, чужое. Это не был мой друг. Просто какой-то кебириец.

Каменная улица сверкала после дождя, на ней горели все фонари, не как в Кавернах, к тому же перед «Морским Пахарем» пылали две миски с маслом. Купеческая гостиница готовилась к ночи, как всегда, вооруженная до зубов и уверенная в себе.

Всю дорогу домой я крутил в голове слова предсказания и размышлял над ними. Не мог понять, верю я или нет. Я услышал вещи, которые подходили к моей ситуации и имели смысл, – но, возможно, такое умеет любой предсказатель. Возможно, я услышал то, что хотел услышать, а одни и те же слова можно воспринимать по-разному. А может, я просто дал обобрать себя до нитки.

И чем сильнее я думал над теми словами, тем сильнее они западали мне в память.

Я шел, погруженный в мысли, не слишком отдавая себе отчет, куда я направляюсь. Несмотря на темноту и дождик, на улицах все еще было довольно много людей. В обычных поселениях и городках на Севере, там, где я бывал, в сумерках садились дома на пир, закладывали засовами двери, и мало кто после отходил далеко от пенного пива и очага. Они боялись ночи, несущей холодный туман, мороз, и того, что таилось в лесах.

В Ледяном Саду все было совершенно иначе. Тут тоже пировали и пили, но главным образом в тавернах и постоялых дворах, порой переходя от одной к следующей, от веселого дома в корчму, а порой веселились на улицах и площадях, среди все еще заваленных товарами прилавков. Иногда можно было повстречать тех, кто выпил слишком много и теперь бродил неуверенным шагом, выкрикивая чушь, размахивая кувшинами и цепляя прохожих. Однако, если они начинали блевать на улицах или затевали драку, а поблизости случалась стража, их забирали в городскую тюрьму. Якобы ночь, проведенная в ледяных подземельях без капли воды, как и удары деревянных палок – если кто-то начинал там скандалить, – западали в память надолго и чрезвычайно способствовали умеренности в питии.

Но в ту ночь я не видел никого, бездумно протискиваясь между прохожими и равнодушно отгоняя шлюх – а некоторые из них были измененными и одарены необычайными формами.

Очнулся я, лишь когда заметил, что зашел в незнакомые районы и что теперь придется заложить крюк, чтобы попасть в «Лежку». К тому же, когда я остановился, чтобы осмотреться, мой взгляд неожиданно замер на знакомом мне воре с базара.

Тот меня не видел. Я стоял в толпе прохожих, на мне был невзрачный кафтан и натянутый на голову капюшон, а он осторожно заходил в проулок, словно крыса.

Не знаю, отчего я пошел за ним. Может, потому, что еще днем собирался так поступить. Возможно, мне показалось, что представился случай с ним посчитаться. Я бы предпочел не упускать его, если уж я могу застать воришку врасплох, а не он меня, – и притом он в одиночестве. Я подумал, что такого как он, я смогу отвадить от себя только палкой. Если будут подле него приятели, он станет кусаться до самого конца, иначе потеряет лицо. Сейчас же он был один. По крайней мере, ему не придется переживать насчет своей репутации, а науку он получит, и та, возможно, отвадит его от мести.