Конец пути

Оно, в общем-то, и не предполагалось, что вы будете чувствовать себя свободно в Комнате Директив и Консультаций, потому что, в конце концов, вы приходили сюда не расслабляться, а за советом. Чувствуй вы себя совершенно свободно, советы Доктора вы стали бы принимать этак между делом, с ленцой, вроде как завтрак, который вам приносит в постель облаченный в ливрею слуга, то есть излишне критично – это взяв, а то отодвинувши в сторону, и ели бы столько, сколько вам хочется, не больше и не меньше. И, ясное дело, подобное состояние духа было бы в Комнате Директив и Консультаций абсолютно неуместным, поскольку здесь не кто-нибудь, а вы сами вверяли себя в руки Доктора; ваши желания подчинены его желаниям, а вовсе не наоборот; и совет дается вам не для того, чтобы ставить его под сомнение или даже просто обдумывать (сомнение есть дерзость явная; обдумывание же бессмысленно), а для того, чтобы ему следовать.

– Это совершенно неудовлетворительно, – сказал Доктор, имея в виду мое тогдашнее обыкновение работать только тогда, когда у меня кончались деньги, и браться в подобных случаях за первое, что подвернется под руку. – С этим пора кончать.

Он сделал паузу и принялся меня разглядывать – такое у него обыкновение, гоняя сигару из угла в угол рта и показывая розовый испод языка,

– Отныне вам предстоит взяться за труд куда более осмысленный. Карьера, вы понимаете меня? Призвание. Дело всей жизни.

– Так точно, сэр. – Вам тридцать.

– Так точно, сэр.

– И вы что-то там закончили. А специальность? История? Литература? Экономика?

– Искусства и науки.

– Вы что, специалистуниверсал?

– Ну, не так чтобы совсем…

– Искусства и науки! А есть хоть что-нибудь на этом свете, что не являлось бы наукой или искусством? Вы изучали философию?

– Да.

– Психологию? Да.

– Политологию? Да.

– Так, погодите минутку. Зоологию? Да.

– Ага, и филологию тоже? Романскую филологию? И культурную антропологию?

– Это было чуть позже, сэр, в аспирантуре. Если вы помните, я…

– Архх, – сказал доктор, как будто харкнул, чтобы плюнуть на мою аспирантуру. – А искусство взламывать замки вы в аспирантуре не изучали? А искусство адюльтера? А парусное дело? А искусство перекрестного допроса?

– Нет, сэр.

– А эти что, не искусства с науками?

– Я собирался писать магистерскую диссертацию по английскому, сэр.

– Черт вас подери! По английскому чему? Мореплаванию? По английской колониальной политике? По английскому некодифицированному праву?

– По английской литературе, сэр. Но я не закончил. Сдал все устные экзамены, но диссертацию так и не написал.

– Джейкоб Хорнер, вы дурак.

Мои ноги остались стоять прямо передо мной, как и прежде, но я убрал закинутые за голову руки (эта поза, что ни говори, в большинстве случаев предполагает недостаточно серьезное отношение к происходящему) и перевел их в позицию, так сказать, промежуточную: левая рука держится за левый лацкан пиджака, а правая лежит ладонью кверху, пальцы расслаблены, примерно посередине правого бедра.

Немного погодя Доктор сказал:

– Есть ли у вас серьезные причины, которые могли бы помешать вам устроиться на работу в небольшой учительский колледж прямо здесь, в Вайкомико?

В мгновение ока целая армия аргументов против каких бы то ни было попыток устроиться на работу в Государственный учительский колледж Вайкомико предстала перед моим мысленным взором, но в ту же самую секунду напротив выстроилась равная по численности шеренга контраргументов, баш на баш, и вопрос о поисках работы повис сам собой в воздухе, чуть заметно подрагивая, вроде как серединный флажок во время перетягивания каната, если силы обеих команд абсолютно равны. И это тоже, в некотором смысле, история всей моей жизни, неважно, что она не похожа на ту, предыдущую, несколькими абзацами раньше; спустя какое то время после этого самого собеседования, когда мы логически дошли до мифотерапии, я начал понимать, что одна и та же жизнь способна втиснуться в огромное множество историй – параллельных, концентрических, взаимозависимых или каких там еще, на ваше усмотрение.

Ну и ладно.

Нет таких причин, сэр – сказал я.

– Значит, договорились. Подавайте заявление немедленно, как раз успеете к осеннему семестру. А что вы собираетесь преподавать? Иконографию? Автомеханику?

– Может быть, английскую литературу?

– Нет. Дисциплина должна быть более чем строгая, иначе это будет просто труд, а не трудотерапия. Нам нужна жесткая система правил. Как вы насчет классической геометрии, общий курс, не очень?

– Вы знаете, я бы… – я сделал эдакий вопросительный жест, чуть отогнув рукой лацкан, вытянув одновременно указательный и средний пальцы, но лацкана не отпустив, – жест, который я тут же аранжировал, стремительно подняв (и так же стремительно опустив) брови, поджавши на секунду губы и покачав в сомнении головой.

– Чушь. Конечно, это не для вас. Скажите им, что вы будете преподавать грамматику. Английскую грамматику.

– Видите ли. Доктор, – начал я, – существует как описательная, так и предписательная грамматика. В смысле, мне показалось, что вы говорили о жесткой системе правил.