Конец осиного гнезда. Это было под Ровно

— Вас готовил к переброске Гюберт? — спросил Решетов.

— Эге… Я уже говорил об этом вот им. — И Брызгалов небрежно кивнул в нашу сторону.

Глаза полковника сузились.

— Встать! — резко сказал он. — Отвечать как полагается!

Брызгалов вскочил, словно его подбросило сильной пружиной, подтянулся, вытянул руки по швам.

Решетов ставил вопросы громко, четко, отрывисто, не отводя взгляда от Брызгалова.

— Да, капитан Гюберт, — отвечал Брызгалов. — Он готовил к переброске и возил на аэродром.

— Кто сопровождал в самолете?

— Тоже он.

— Еще кто?

— Второй немец.

— Фамилия?

— Не знаю.

— А Саврасова знаете?

— Нет, никогда в глаза не видел.

— А Гюберт Саврасова знает?

Лицо Брызгалова застыло: казалось, в его голове происходит какая-то усиленная работа мысли. Задержавшись с ответом, он сказал наконец:

— По-моему, не знает.

— Садитесь! — разрешил полковник. — Почему вы так решили?

Брызгалов сел, вздохнул, вытер влажный лоб рукавом пиджака и начал рассказывать. Накануне выброски Гюберт обстоятельно беседовал с ним. В ходе беседы он вызвал к себе незнакомого Брызгалову русского и предложил ему: «Опишите подробнее и точнее наружность Саврасова». Брызгалов считает, что если бы Гюберт лично знал Саврасова, он бы не передоверил описание его наружности другому. К тому же, когда этот русский рисовал портрет Саврасова, Гюберт спросил его, кто выше ростом — Брызгалов или Саврасов. Русский взглянул на Брызгалова, попросил его встать со стула и ответил, что Саврасов если и выше, то очень ненамного.

Трудно было предположить, что Брызгалов врал так тонко. К тому же этот вопрос к его личной судьбе не мог, по-видимому, иметь отношения. Из рассказанного можно было заключить, что Гюберт действительно не знал Саврасова.

Это обстоятельство, очевидно, пришлось по душе Решетову. Он чему-то усмехнулся, прошелся по комнате и продолжал допрос:

— Как звали русского?

Брызгалов покачал головой. Этого он не знал. Может быть, при нем Гюберт и называл русского по имени или фамилии, но Брызгалов не обратил на это внимания, не запомнил. За все время пребывания в разведывательном пункте он видел этого русского только два или три раза и знаком с ним не был.

— В чем он был? — спросил Решетов.

— В гражданском костюме.

— Обрисуйте мне его, — предложил полковник. — Каков он собой?

Брызгалов помедлил немного, видно собираясь с мыслями, потер угреватый лоб, посмотрел в потолок, прищурил один глаз, точно прицеливался, и начал рассказывать. Он дал яркий, сочный, запоминающийся портрет, по крайней мере я получил довольно живое представление о внешности и характерных особенностях этого неизвестного «русского».

— Значит, брови у него мои? — спросил Решетов. Брызгалов посмотрел исподлобья и ответил:

— Пожалуй… А в плечах он поширше немного. Он пожирнее вас, а вы суховаты…

— Какое вознаграждение обещал вам Гюберт по возвращении?

Брызгалов потупился и после небольшой паузы проговорил:

— Обещал на тридцать тысяч часов и золота из Ювелирторга… И интересную должность…

— Какую именно?

— Начальника полиции в Рославле.

Полковник усмехнулся, прошел к дивану, сел и принялся за свою левую руку.

Я попросил разрешения задать арестованному несколько вопросов.

— Спрашивайте, — сказал полковник. Брызгалов перевел взгляд на меня.

— Вы владеете немецким языком? — спросил я. Брызгалов разрешил себе улыбнуться: кроме русского, он не владел никакими.

— Как же вы изъяснялись с Гюбертом?

— Хм… Он по-русски говорит не хуже нас с вами. Полковник быстро встал:

— А может быть, Гюберт не немец?

— Немец! — твердо заверил Брызгалов. — Самый настоящий немец. С немцами по-своему он говорит очень быстро. А по-русски хоть и правильно, но медленно.

— А почему вы решили, что тот, незнакомый вам человек, — русский? — осведомился я.

— И по разговору и по обличию. Нет, уж тут я не ошибаюсь.

— Так… — произнес Решетов и хлопнул себя по коленям. — Еще есть вопросы?

Вопросов не было.

— Отправьте, — распорядился полковник. Я увел арестованного и вернулся.

— Можете быть свободны, — сказал Решетов мне и Коваленко.

Мы вышли. Я решил отправиться домой и закусить, так как с утра у меня крошки во рту не было. Коваленко остался в штабе.

День выдался жаркий. Я шел теневой стороной улицы, не торопясь. Колонка была уже починена, три воронки засыпаны, около трансформаторной будки стояла грузовая машина: несколько бойцов грузили в ее кузов глыбы кирпичей, спаянные цементным раствором.

Когда я перешагнул порог дома, меня встретил настойчивый телефонный звонок. Я вбежал в комнату и схватил трубку. Звонил Коваленко.

— К полковнику Решетову, быстро! Где вы пропадаете?

— Как — где? Я только что до дому дошел, еще не завтракал даже.

— Не умрете… Давайте быстрее. Он не из тех, кто любит ждать.

Обратно в штаб я почти бежал. Майор встретил меня у входа, видимо специально, чтобы сгладить впечатление от своего резкого тона по телефону.

— Успели перекусить? — спросил он.

— Когда же? Я только вошел — и звонок.

— Ничего! Дело поправимое. После разговора прямо ко мне. Я тоже не завтракал. — И, подмигнув мне многозначительно, добавил: — Закусим добре!