Конец ордена

Многоуважаемый Хризоил!

Поверьте, все мои сегодняшние вольности совершенно необходимы. Весьма сожалею, что не могу Вам пока объяснить – для чего. Разве что когда-нибудь со временем.

Приношу также самые искренние извинения за малоаппетитный сюрприз, который Вы обнаружите сейчас. Не имел времени помочь Вам с уборкой, но знаю, что Вы найдете возможность сами с этим управиться.

С почтением

КОЛОБУИЛ

Предчувствуя что-то совсем уж гадостное, Виктор Арнольдович рванулся в гостиную…

Полковник Головчухин, казалось, просто, свесив голову, дремал у него на диване. Серебряков понял, что он мертв, лишь когда подошел ближе и увидел кончик вязальной спицы, торчавшей у него из уха.

Чтобы столь опытный сыщик так близко подпустил к себе своего убийцу!..

Впрочем, тут же стало ясно, что смерть постигла полковника во сне. На журнальном столике перед диваном стояла бутылка французского коньяка с серебряным клювиков из его, серебряковского, бара и рюмка, из которой, видимо, Головчухин сделал последний в своей жизни глоток.

Однако и это было совсем не похоже на полковника: самовольно залезать в чужой бар он бы не стал. Да и заявляться в квартиру без хозяина, открывать дверь отмычкой… Тут должно было произойти что-то не умещавшееся в разум! Наверняка была использована какая-то дьявольская хитрость, на какую способно лишь это исчадье ада Колобуил!

Виктор Арнольдович подумал, что перед приходом полковник должен был ему позвонить – хотя бы удостовериться, дома ли он.

Телефонный аппарат у Серебрякова был особый, купленный им за большие деньги во время недавней поездки в Японию – со встроенным магнитофончиком, записывавшим разговоры. Он нажал на кнопку воспроизведения и тут же услышал густой голос полковника: "Виктор Арнольдович, жаль, что вас нет. У меня для вас радостная новость. Обстоятельства такие, что, уверен, не будете на меня в обиде, если заявлюсь в ваше отсутствие. До встречи".

Какую новость он мог иметь в виду? Только какую-нибудь связанную с Наташей. Однако уже ничего не расскажет… Но как же, как же он так оплошал?!..

Теперь предстояло избавиться от трупа – то, что Колобуил в своей записочке издевательски назвал "уборкой". Тут мог помочь Вьюн – как-то раз в подобном деле вор ему уже помогал.

Виктор Арнольдович позвонил, и спустя минут двадцать Вьюн был у него. Увидев мертвого полковника со спицей в ухе, присвистнул:

— Ни хрена себе! Аккуратно замочили, ничего не скажешь! Вот бы никогда не поверил, что такого человека – и эдак ловко!.. — И посмотрел на Серебрякова с некоторым подозрением: — Уж не вы ль поспособствовали?

Виктор Арнольдович покачал головой.

— Застал его уже мертвым, — сказал он. — Помоги убрать, как в прошлый раз.

Вьюн вздохнул с явным сожалением.

— Да, было нам с полковником о чем повспоминать… Чего ж он позволил-то, садовая голова?!.. Ну а с покойником управиться – дело нехитрое. Вот кту управился с таким матерым волчарой, покуда он был жив?.. А с покойником – это мы одним разом… — Снова вздохнув, он набрал номер и сказал в трубку: — По-быстрому дуй сюда, Макарыч! Да, да, с машиной и со всеми своими причиндалами, работенка в самый раз для тебя. Запоминай адрес…

Вскоре появился Макарыч, здоровенный мужчина, за два метра ростом. Серебряков знал, что он работает в крематории и заодно обслуживает воровской мир по части ликвидации трупов. Работа со столь специфическим материалом наложила на его лицо свой отпечаток – всегдашнюю бесстрастную философскую задумчивость. Но при виде мертвого Головчухина даже его, кажется, проняло.

— Вот это да!.. — только и проговорил он.

Впервые Виктор Арнольдович слышал голос этого молчаливого человека и видел недоумение в его взоре.

Далее, не произнося больше ни звука, Макарыч принялся за дело. Все его причиндалы состояли из большого, свернутого в рулон ковра, который он принес на плече, и толстой веревки. Он привычно расстелил ковер на полу, положил на него тело полковника, затем завернул ковер с телом в рулон, перевязал веревкой, и получился снова рулон, только потолще, чем прежде. Макарыч легко вскинул его на плечо (силищу имел немереную: в Головчухине было, наверно, килограммов сто) и со своей ношей покинул квартиру. Даже если бы кто увидел его на лестнице, решил бы, что Виктор Арнольдович сдал ковер в чистку.

— Дела у вас, однако… — после ухода Макарыча произнес Вьюн. — Что-то зябко мне на душе стало, прямо кошки скребут, никогда еще так не было, даже перед последней посадкой… Вы как, в предчувствия верите?

— Иногда, — ответил Серебряков.

Вьюн сказал:

— Вот у меня сейчас они самые – предчувствия. И быть мне последней падлой, если скажу, что добрые…