Конец одной пушки

Собрание кончилось час тому назад, но затем последовало неофициальное его продолжение — оживленное обсуждение вопросов. Пора было, кажется, и разойтись по домам, но почти никто не ушел. Одни столпились у стойки, другие сели за столики, заказали по стакану вина, а многие и ничего не заказали, и все начали высказывать свое мнение. Сперва беседовали кучками в два-три человека, потом голоса зазвучали громче и разговор стал общим. То и дело окликали друг друга:

— Послушай, Гиттон, ты что об этом думаешь?… А вы, господин Турнэ?

Больше всего говорили члены президиума — Полетта и все остальные, но главным образом Полетта. Ее окружили женщины, взволнованные гораздо больше мужчин.

Анри с искренним любопытством наблюдал в окно за женой.

— Войдем же, — говорил доктор.

— Подождите! Сейчас, сейчас! — отвечал Анри.

Ему хотелось посмотреть на свою Полетту, пока она его не видит. «Интересно, как она говорит и действует, когда меня нет рядом. Вот молодец!» Все были так увлечены беседой, что не слышали рокота мотора, когда подъехал автомобиль. Полетта говорит и говорит. Слов ее за окном не слышно, но по лицам женщин, обращенным к ней, видно, что она говорит что-то хорошее, правильное. «Ну и Полетта… Молодец, моя Полетта! И какая красавица моя Полетта. Ей богу красавица! Ишь как оживилась, говорит горячо и все подчеркивает свои слова жестами». Жесты еще заметнее от того, что ее голоса почти не слышно. Анри с изумлением следил за движениями ее рук, удивительно белых при ярком освещении: руки Полетты танцуют — то расходятся в разные стороны, то снова сходятся, и пальцы то разжимаются, то сжимаются, то выделывают какие-то причудливые фигуры…

Но все изменилось, как только в дверь вошли Анри и доктор. Внимание собеседников сразу обратилось на них.

— Мне кажется, мы неплохо поработали. Вы согласны? — сказал Гиттон, обращаясь при первой фразе к Анри, а при второй ко всем присутствующим. И все с ним согласились.

Особенно рад был приходу доктора Турнэ. Правда, разговорами он был увлечен не меньше других, и ему совершенно не хотелось уходить, но все же, что там ни говори, а чувствуешь себя как-то неловко: кругом — рабочие, а ты ведь не из их среды. Крестьяне — другое дело. Во всяком случае он был тут единственным торговцем, и время от времени его охватывало сомнение: подобает ли ему здесь находиться. Появление Дегана, да еще в обществе коммуниста Леруа, с которым доктор, по-видимому, был в дружеских отношениях, успокоило Турнэ. Он подошел поздороваться с Деганом.

— Турнэ? Как! И вы здесь? — воскликнул доктор с некоторым удивлением. — Угостите-ка всех.

Турнэ оглядел присутствующих — угостить он не прочь, да уже слишком много собралось народу. Правда, денег у него с собой достаточно, но потом жена прицепится.

— Коммерция хромает, — отвечает он, как бы извиняясь. — Требуется ей медицинская помощь.

Все смеются.

— Выходит, только у вас хороши дела? — спрашивает доктор у хозяйки кабачка, стоявшей за старой, облезлой стойкой. Пожилая кабатчица, похожая на крестьянку, мгновенно заливается краской, а большой прыщ на кончике ее носа багровеет.

— Где уж там хороши! Это вам только кажется, — отвечает она, задетая за живое. — Я и не прошу никого заказывать. Люди на собрание пришли, а не для выпивки. Но раньше женщины все-таки разрешили бы себе по рюмочке кюммеля, ведь они у меня редкие гости. А теперь ни у кого нет денег.

— Не сердитесь, — говорит Деган. — Для здоровья вредно.

— Я не сержусь, а только нечего выдумывать.

— Да ведь в городе появились новые клиенты.

— Сюда они не лезут. Побаиваются, — отвечает Папильон. — Это «наш дом».

— Что правда, то правда, — говорит хозяйка, польщенная тем, что ее заведение назвали «наш дом». — В самом деле, когда есть работа, оно превращается в настоящий штаб докеров.

Анри заметил, что при его появлении Полетта сразу умолкла. Она подошла, радуясь встрече с ним, и взяла его под руку.

— Хорошо сошло? — спросил он шепотом.

— Как будто, — ответила она, нежно прижавшись к его руке и глядя на него блестящими, немного влажными глазами.

Больше Полетта ничего не добавила, словно и не она так бойко говорила сейчас перед всеми; в присутствии Анри она вдруг утратила красноречие. Она словно пряталась под крылышко мужа, и, наверно, многие это заметили. Все в ней говорило о любви, о доверии, и она как будто уступала ему добровольно первое место, гордясь своим мужем.

— Ты что же вдруг умолкла? — спрашивает Анри.

— Она все сказала, что надо, — бросает толстуха Мартина, жена десятника.

— Это ты, Анри, на нее навел страх. Разве не видишь? — крикнула со смехом Фернанда, жена Папильона. — Ты на вид тихоня, а дома, поди, командуешь. Да и мой муженек, не гляди, что ростом не вышел, а тоже тиранствует, хозяина из себя строит.

Папильон принужденно смеется и бормочет, что все это вранье, за исключением его маленького роста.

— Это ты ее научил так хорошо говорить? — продолжает Мартина. — Погоди, она скоро тебя обгонит… Ты ее во всех вопросах так просвещаешь?.. Скажу своему Альфонсу — вот с кого пример бери…