Конец ночи

— Позови Ксеню! — снова крикнул Алексей и застучал в дверь. — Ксеня! Это я, слышишь, Ксеня, иди сюда, не бойся…

Ксения обхватила подушку, уткнулась в нее лицом, шепча:

— Господи, помоги мне, дай силу мне!

А во дворе все кричал Алексей и кричал, Ксения зажимала уши, но слышала каждое его слово:

— Не верь им, Ксеня! Я всех их выведу на чистую воду! Змеи, откройте!..

— Не буйствуй, — говорил Афанасий Сергеевич, — милицию позову — враз десять суток дадут за нарушение покоя… Тоже мне жених…

— Ксению позови…

— Не хочет она идти к тебе, ясно? Вот и весь сказ. Дед Кузьма, гони их домой… Утром, хошь, приходи, а сейчас дайте покой нам.

— Правда, ребята, утро вечера мудренее, — сказал дед Кузьма. — Как бы какой неприятности не было. Дело деликатное. Я вот потопаю себе.

— Господи, клянусь, господи, устою! — бормотала Ксения.

И когда все утихло во дворе, она тоже успокоилась — лежала с закрытыми глазами. Но это только казалось — вся душа ее разрывалась от страшного бабьего крика: «Алешенька, желанный мой, прощай, Алешенька, прощай!..»

Рано утром с попутной машиной уехали бабка Анфиса и сестра Вера, остальные гости ушли еще поздно ночью. Прасковья Григорьевна и Афанасий Сергеевич собирались на работу.

— Я отпрошусь пораньше, — говорил отец, — а тебя запру. Ладно, Ксень? А то снова оголтелые эти придут…

— Как хотите, — устало ответила Ксения и вдруг увидела в окно Ивана Филипповича и спряталась за занавеску. — Батя, председатель приехал…

Иван Филиппович шумно вытирал в дверях ноги, весело говорил:

— Хозяева, гостя встречайте.

Афанасий Сергеевич переглянулся с Прасковьей Григорьевной, досадливо поморщился и пошел в сени.

— Заходи, Филиппыч, гость-то ты редкий… Зачем пожаловал?

— Да вот, говорят, у вас тут к свадьбе готовятся… Свои есть женихи, а ваша невеста за приезжего собирается… Нехорошо. Колхозные интересы соблюдать надо! — Он вошел в комнату, огляделся. — А Ксения где? Невеста, ты где?

— Застеснялась. — ответила Прасковья Григорьевна, — спряталась. Покажись, доченька…

Красная, опустив глаза, Ксения вышла из-за занавески.

— Во те и на, — Иван Филиппович нахмурился, — похудела у вас невеста-то… В больницу, а не свадьбу играть ей надо…

— Похудала, похудала, — горестно согласилась Прасковья Григорьевна, — болеет, я за нее ведь и на ферму хожу… Куда ей, слабая стала…

— Да уж вижу, — сказал Иван Филиппович, — не вовремя ты заболела, Ксения. Сама заболела, и с рекордисткой твоей что-то неладное…

— С Хризантемой? Как же это, маманя? Что ж вы мне ничего не сказали?

Прасковья Григорьевна всплеснула руками:

— Да ты что? Ай память у тебя отшибло?

Ксения вспомнила: действительно, мать что-то говорила ей вчера о Хризантеме.

— Как же это я? Я сейчас…

— Погоди, — сказал Иван Филиппович, — за ней там приглядывают, а мне поговорить с тобой надо… Вы идите, идите, пора уже…

— Иду, иду, — говорила Прасковья Григорьевна, а сама поглядывала на Афанасия Сергеевича, не зная, что делать: можно ли оставлять Ксению с председателем.

Афанасий Сергеевич махнул рукой, и она ушла.

— Филиппыч, ты мне разреши сегодня не выходить, а? — попросил он.

— Это еще почему?

— Так ведь дочь больна…

— Ничего… Я посижу, потом еще кого пришлю, иди…

Афанасий Сергеевич поворчал, но ушел. Однако сейчас же вернулся, вызвал Ксению в сени и хмуро, строгим голосом сказал:

— Из дому не выходи, слышь, помни наказ Василия Тимофеевича. Уйдет председатель — дверь замкни. Если чего такое говорить будет, — молчи… Ну, с богом.

Возвращаясь в комнату, Ксения глянула на себя в зеркало и ахнула: лицо осунулось, глаза запали, волосы спутались, висят, как пожухлая трава.

Ксения засмущалась, остановилась перед Иваном Филипповичем, не зная, куда деть руки.

— Вот что, Ксеня, — сказал он и притянул ее, усадил рядом с собой, — вижу, ты и в самом деле больна: лица нет на тебе. Только болезни твоей не пойму… Скажи, что случилось?

— Не надо, — ответила Ксения. — Не буду я об этом говорить…

Лицо ее, оживившееся после того, как ушел отец, снова приняло скорбное, старушечье выражение, глаза погасли.

Иван Филиппович прошелся по комнате, глухо сказал:

— Виноват я перед тобой, все мы виноваты… Но как к тебе подобраться — каменной стеной вы отгородились: и есть вы, и нет вас… Мать у меня верующая была. С детства я слышал, что бог милостив. Вот и ты веришь в бога, хочешь делать добро людям. Но зачем же нужно ломать всю жизнь? Где же здесь милосердие? Этого я не пойму.

— Не говорите так, — жалостливо сказала Ксения. — Откуда вам знать, в чем милосердие божье? Вы смеетесь над нами, но и это бог знал и предостерег: «Мир будет смеяться над вами».

— Нет, я не смеюсь. Над больным человеком нельзя смеяться, а ты больна… Знаю, ты любишь Алексея. Не пугайся, это ведь так. Ты любишь его, он мне все рассказал. Но не хотят сектанты тебя отпустить, вот и решили срочно выдать замуж за своего человека.