Конец ночи

Кусая губы, она бежала к ферме, слезы текли по ее лицу. В козулишнике остановилась, заплакала навзрыд и упала на землю. Она лежала, обхватив руками голову, уткнувшись лицом в опавшие, сырые от росы листья. Нельзя, нельзя, нельзя — только одно это слово и знала она с самого раннего детства. Нельзя смеяться, нельзя петь, ничего нельзя — умереть бы скорее, тогда будет все можно. Будет ли? Ксения даже охнула от этой греховной мысли и испуганно села, растирая по лицу кулаками слезы.

Солнце светило ей в глаза. По руке полз муравей. Где-то за лесом работал трактор, слышно было, как скрипела люлька подвесной дороги на ферме. Вдали прошла грузовая машина — может быть, это Алексей проехал. При мысли о нем Ксения улыбнулась сквозь слезы.

Она сидела, прижавшись спиной к стволу дуба, слушала, как лопались чашечки желудей. На лицо ей садилась липкая паутина; Ксения стряхивала с платья цепких паучков, чувствуя, как спокойная радость снова возвращается к ней.

А вечером, идя с фермы домой, Ксения встретила у речки Алексея. Он осветил фонариком новый мотоцикл и сказал:

— Садись!

— Ой, откуда у тебя? — удивилась Ксения.

— По лотерее, думаешь, выиграл? Купил, чтоб тебя, как королеву, возить. Садись.

Они мчались куда-то по тряской дороге. Ксения вскрикивала от испуга, восторга и говорила:

— И в самом деле королева.

— Погоди, я тебя еще в собственной «Победе» покатаю.

— Откуда же у тебя такие деньжищи, Алешенька? — удивлялась Ксения, прижимаясь к его широкой теплой спине, и вскрикивала: «Ой, да куда ты меня везешь?»

Он остановил мотоцикл, обернулся к ней и, обняв, долго целовал в губы.

— Ну и сладкая ты! — говорил он.

— А ты еще слаще, — шептала она, — самый сладкий!

— Да ну? Вот не знал. Вместо сахара с чаем можно употреблять?

— С какао.

— Ишь ты, с какао! А ты небось этого самого какао и не пила.

— Нутк что ж, оно, говорят, вкусное. Ой, подожди, — Ксения уперлась ему в грудь ладонями и вгляделась в темноту, — куда ты меня в самом деле везешь?

— Домой, Ксюша, с маманей знакомить буду.

— Не надо, Алешенька. Нельзя, люди увидят…

— Вот и хорошо, пусть их видят.

В деревне, где жил Алексей, Ксения была один раз, в детстве. Она только и помнила, что стоят Сосенки возле леса, что есть там озеро, заросшее осокой, и в озере этом вода прозрачная и холодная, как в роднике. Она сидела тогда на берегу с отцом, а он рассказывал ей, что таких озер на земле немного, что в них собраны слезы праведников.

— И мои здесь будут слезы, батя? — спросила она.

— И твои, — ответил отец.

И долго еще с тех пор казалось Ксении, что когда плачет она, то слезы ее текут и текут в это озеро; одно лишь ей было непонятно: почему вода холодная, а слезы теплые.

Дом Алексея стоял на краю деревни, на берегу этого озера, слабо мерцающего под звездами.

Мать Алексея, маленькая узкоплечая старушка, чем-то похожая на Петровну, стояла в дверях, улыбаясь, смотрела на Ксению, но лицо у нее было настороженное, тревожное.

— Мать, встречай, — крикнул Алексей, — это и есть Ксеня, невеста моя!

Ксения охнула, закрыла лицо руками.

— Ой, бабуся,! как же ему не стыдно!

— А чего стыдного, — сказал он, — такую свадьбу отгрохаем! На весь район, нет, на всю область!

— Да ну тебя, — окончательно растерявшись, проговорила Ксения.

— Что ж ты с ней делаешь, бесстыдник! — сказала мать. — Гляди, пунцовая девка стала. Не смущайся, доченька.

Пили чай. Ксения скоро освоилась и чувствовала себя легко, просто. Ей все нравилось в доме Алексея: нравилось, что было здесь чисто, просторно, что в буфете позванивала посуда от голоса Алексея, что серый кот с черным пятном на спине мягко терся о ее ноги. Нравился коврик на стене с белыми, плывущими по озеру лебедями, нравился розовый абажур, от которого все было розовым: и занавески на окнах, и печка, и обои. Алексей положил перед Ксенией альбом с фотокарточками; она разглядывала их, удивлялась.

— А вот это ты маленький? Какой хорошенький! Правда, бабуся?

— Маленькие-то вы все хорошенькие. А потом эвон какие!

— Какие, мать? — усмехнулся Алексей.

— Да вот такие, самостоятельные… — Она ласково смотрела на Ксению; тревога и настороженность сошли с ее лица.

— Скажи-ка, мать, — вдруг спросил Алексей, — есть бог или нет его?

— Кто же это знает, сынок, никто не знает.

— А вот Ксения знает: есть, говорит.

— Не надо, Леша! — испуганно прошептала Ксения. — Не надо! — повторила она.

— Почему же не надо? Надо. Ты мне давала библию? Прочел. Вот и хочу тебе вопросы задать.

Тревожно на мгновение стало Ксении, но это чувство сразу же сменилось радостной уверенностью, что святая книга не могла не поколебать Алексея. «Господи, помоги мне!» — подумала она и с надеждой сказала:

— Конечно, Леша, спрашивай…

Алексей взял с окна библию, стал листать. Насторожившись, зажав меж колен онемевшие руки, Ксения ждала его вопросов: сейчас должна решиться ее судьба.

Мать встала, прошла мимо Алексея, толканула локтем.

— Чего тебе? — спросил он и рассердился: — Не вмешивайся, иди, иди.

И она ушла в сени, обиженно поджав губы.