Конец ночи

И вот наконец, возвращаясь с фермы домой, Ксения увидела Алексея у мостика через Каменку. Он ждал ее. Она замахала ему рукой, побежала, но у самой реки споткнулась и упала бы, если бы Алексей не поддержал ее.

— Ой, Лешенька! — сказала она. — Я будто сто лет тебя не видала. Здравствуй.

Он хотел поцеловать ее, но она загородилась ладонью, вырвалась из его рук и, смеясь, побежала по тропинке в лес.

— Ты знаешь, меня председатель гонял с картошкой на базар в соседнюю область, — сказал Алексей, догнав ее. — Ты не подумала дурное?

— Зачем же, Леша? — ответила она. — Я только боялась — не случилось ли что.

Они шли по лесу, освещенному желтым низким солнцем. Сухие ветки гулко ломались под их ногами. Где-то птица старательно выводила свою песню. Начнет, но потом будто собьется, и снова начнет, и снова будто собьется, и так без конца с терпеливым самозабвением. И, словно позавидовав ее упорству, вскрикнула кукушка и тоже надолго завела свое монотонное, однообразное «ку-ку».

Алексей приостановился, стал считать — «раз-два», — но Ксения прикрыла ему рот рукой.

— Вот глупости, — сказала она, — неужто ты этому веришь?

— А ты?

— Как можно, — Ксения даже засмеялась, — ведь люди это выдумали. Один бог знает нашу судьбу. Может, ты и черной кошки боишься?

Алексей с удивлением смотрел на нее:

— И как все это в тебе уживается?

Ксения вела его в глубь леса по каким-то нехоженым, знакомым, наверно, ей одной тропкам. Внезапно тропка обрывалась, и перед ними открывалась огромная поляна, заросшая высокой, в рост человека, густой травой. Трава качалась на ветру, переливалась на солнце, над поляной стоял тихий ее шелест.

— Красиво, правда? — спрашивала Ксения.

— Правда, — отвечал Алексей.

Разгребая траву руками, они шли по поляне, будто в лодке плыли, и снова входили в лес. И снова Ксения вела Алексея нехожеными тропками, и снова выводила на поляну еще красивее прежней. Эти поляны были как чудесные двери в новый, еще более прекрасный мир. Ксенин мир, который она никому никогда не открывала, а теперь щедро показывала Алексею. И он понимал это, заразившись ее восторгом.

— Леша, — спрашивала она, — ты много ездил, да? А я нигде не была. Хочется мне посмотреть, как люди живут. Ты в Москве был?

Он рассказывал ей о Москве, а она слушала и удивлялась, потому что из его рассказа перед ней вставала совсем иная Москва, чем та, которую знала она из слов Евфросиньи.

Они шли вдоль лесного ручья, уже сонно, по-вечернему бормотавшего среди камней. Ксения присела, зачерпнула студеную прозрачную воду и напилась.

— Ой, одуванчик! — воскликнула она. — Откуда же он взялся?

Алексей нагнулся, хотел сорвать, но одуванчик сразу же рассыпался под его рукой. А Ксения неожиданно погрустнела, задумалась.

Обратно к деревне они шли уже молча.

— Ну, что с тобой? — тревожно спросил Алексей.

— Ничего, Леша. Я просто вспомнила одну сказку.

— Расскажи!

— Расскажу. Жил на свете шофер… Ну, может, и не шофер, а тракторист какой-нибудь… Полюбил он девушку. И она его любила. А потом он кинул ее, и девушка очень тосковала. Так тосковала, что ее волосы, а они у нее были золотистые, стали седыми, совсем белыми. И с горя превратилась эта девушка в одуванчик… А тракторист-то, Лешенька, раскаялся потом, и плачет, и ходит, ходит по деревням и полям, ищет свою любовь. Сорвет одуванчик, а он и разлетается у него, вот как у тебя разлетелся…

— Не слышал я такой сказки, — сказал Алексей. — Я-то тебя не разлюблю… Сама сочинила?

— Может, и сама. Я ведь про каждый цветок свою сказку знаю, — ответила Ксения и остановилась, умоляюще глядя на него: — Леша, если ты любишь меня, ты должен и бога полюбить.

Он ничего не ответил, только ласково взял ее за руку. И снова шли они молча.

— Я хочу тебе вопрос задать, — наконец сказал Алексей. — Ты вот говоришь, что вера вас учит добру, любви к людям, что бог заботится о каждом. Так ведь?

— Так.

— Почему же тогда он требует, чтобы человек страшился его наказания? Есть такое слово «эгоист». Это тот, кто только себя любит, о себе печется… Вот бог — настоящий эгоист, и верующие — эгоисты, они же о себе только и думают, как бы себя спасти.

— Не говори так, — беспомощно сказала Ксения, — нельзя так…

— Безбожнику — ад, а верующему — рай. А вот в газетах писали, школьник один из моря семерых ребят вытащил, а сам утонул. Ему куда? В ад? За добро, за то, что детей спас?

— Не надо, Леша, — сказала Ксения, — ты так говоришь оттого, что не веришь. Ты не сомнения ищи, а веру, и все тогда поймешь.

— У тебя на все один ответ, — горестно вздохнул Алексей.

Уже садились сумерки, когда они вышли из леса. Алексей хотел проводить Ксению, но она испуганно отказалась: люди увидят. Однако, простившись, они не разошлись, и опять повернули в лес.

— Ну, иди, Алешенька, — сказала Ксения, — тебе ж далеко до Сосенок.

Алексей привлек ее, поцеловал. Она легонько оттолкнула его и, не оборачиваясь, побежала через сад к деревне.