Конец каникул

Я прислонился спиной к сетке, которая отделяла голубятню от остального чердака. Она прогибалась под тяжестью, приятно пружинила. Я смотрел на голубей, а те на меня… Здесь и Рыжий. Умей он говорить, что бы он мне сейчас сказал?

Сказан бы, наверно, обманули тебя, обманули! И ты, щенок, из-за этого в обиде на весь мир. Никому до тебя дела нет. Кто тебе остался? Только я да эти голуби… Ну кто еще? Мать, которая уехала, ничего не сказав, потому что боялась сказать? Или бабка с ее припадками ярости и обедами в три часа? Или дед, который со спокойной, душой советовал тебе не пытаться понять родителей? Или, может, та девочка, которая скоро отсюда уедет, потому что каникулы уже на исходе? Ну кто тебе остался? Отец?

Отец… «Приходи ко мне со всем, что у тебя есть…» Да, приходи… А ты с чем ко мне пришел? Где ты был, когда надо было сказать самое важное? Почему согласился на мой отъезд? Теперь поздно говорить. Ладно, я уеду отсюда! Ничего здесь от меня не зависит, все происходит у меня за спиной. Передают меня из рук в руки, как чемодан…

Голуби смотрели на меня, а я на Рыжего. Столько раз он удирал, но потом возвращался в свое гнездо… Глупый, обыкновенный голубь, а вот поди ж ты, есть у него свое гнездо. А у меня что? Голуби… И все?

Поначалу эта мысль бродила как бы вокруг, в отдалении, боясь приблизиться. А может, я сам ее отгонял, потому что чувствовал: мысль плохая. Но теперь я понял: мне от нее не избавиться! Я встал и распахнул оконце. И одного за другим выбросил всех шестерых голубей Майхшака, И каждый, почувствовав воздух под крылом, взмывал вверх, точно по нему выстрелили из рогатки.

Я открыл еще одно окошечко и еще одно. В голубятне поднялся переполох. Улетел Рыжий, за ним другие. Тех, которые топтались на доске, словно раздумывая, сталкивал я сам. Мной овладело ожесточение. Я бегал по голубятне, вырывая дверки клеток, переворачивая миски с водой. Голуби пугались; трепеща крыльями, метались как безумные по чердаку. Туча птиц, и я посредине. И все гоню и гоню их из клеток…

Что мне до голубей, пусть летят куда угодно! Завтра, послезавтра я уеду отсюда навсегда, нет у меня голубей и больше не будет. Ничего у меня нет Никакая граница не отделяет теперь мою голубятню от остального мира…

Пробиваясь к окнам, они били меня крыльями по лицу, некоторые садились на руки, на голову, цеплялись за одежду. Я снимал их и выкидывал во двор. Пусть и у них не будет своего гнезда, пусть скитаются! Не желаю их видеть. Вот еще два, вот последний… Вот и все, нет больше голубей, я один…

Что это?.. В темном углу что-то шевельнулось. Я бросился туда, но у меня не поднялась рука. Там были птенцы. Уродливые, не оперившиеся еще птенцы и с ними большой голубь. Он смотрел на меня, и казалось, только он меня не боится. Охраняя потомство, он сидел спокойно, словно какая-то сила, самая большая на свете, велела ему противостоять моей злобе.

«Ладно, оставайтесь! — подумал я. — Все равно вас кошка сожрет». Наступила тишина.

Я повесил на дверь замок и сбежал во двор. Лишь теперь я заметил, что весь в поту, будто заболел гриппом, и горло спеклось до боли.

— Что, прибираешь в клетках? Выгнал их погулять? — спросил Лях. Он перестал колоть дрова и вышел из сарая. Указал вверх: — Хорошо идут!

Я задрал голову: над домом шли кругами мои голуби. Они рассыпались на маленькие стайки, снова объединялись, это было похоже на огромный смерч, который втягивается небом.

— Да. Я все прибрал! — ответил я. А про себя подумал: «Ну вот, сделано одно дело, хоть и не самое важное, но все-таки… Можно ехать». Но чувствовал я себя как час назад — не лучше.

Я не мог заставить себя оторвать взгляд от птиц, которых только что выгнал из голубятни. Мне вспомнился какой-то фильм: вот так же кружились стервятники над караваном, увязшим в песках пустыни. Теперь распоряжались они. Но голуби — не стервятники в пустыне. Через несколько минут они ушли в разные стороны, впятером, вдесятером…

Я решил пойти к шахте, навстречу отцу. Пора ему вернуться. Да, я поговорю с ним на улице. По дороге, пока идем домой. Тогда и это, самое важное дело будет сделано…

И вдруг я увидел, что на сараях сидит еще голубь. Что ж это, не улетел с остальными? Я подошел ближе. Рыжий! Свистнул на пальцах. Но он не испугался. Тогда я бросил в него чем-то, что было у меня в руке. И только тут сообразил: да это ж ключ от чердака, от голубятни! Рыжий не обращал на меня внимания: он нахально красовался на виду, вышагивая по крышам сараев то в одну, то в другую сторону.

Глава 20

Отец сказал:

— Вот как! Значит, ты считаешь, что тебе все известно от деда… Все! Не прибегай к этому слову. Всего никто из нас не знает. Это немыслимо. Только бабушке кажется, что черное — это черное, а белое — это белое. Они говорят, что я не желаю сказать тебе правду… Ладно, будем считать, что правда тебе известна. Твоя мать уехала, да. И может быть, сюда уже не вернется…

Мы с отцом шли вдоль реки, он говорил вполголоса, почти спокойно, вроде бы рассуждая сам с собой: