Конец истории и последний человек

Те, кто утверждает, что национализм слишком стихийная и мощная сила, чтобы его укротило сочетание либерализма и экономического эгоизма, должны бы вспомнить судьбу организованной религии — механизма признания, непосредственно предшествовавшего национализму. Было время, когда религия играла всемогущую роль в европейской политике; протестанты и католики организовывали политические фракции и сжигали богатства Европы в религиозных войнах. Как мы видели, английский либерализм возник как прямая реакция на религиозный фанатизм времен Гражданской войны в Англии. Вопреки тем, кто в те времена верили будто религия есть необходимый и постоянный элемент политического ландшафта, либерализм укротил религию в Европе. После многовековой вражды с либерализмом религия научилась быть терпимой. В шестнадцатом веке большинству европейцев показалось бы диким не использовать политическую власть для насаждения своей веры. Сегодня мысль, что религиозная практика, отличная от принятой человеком, оскорбляет веру этого человека, — такая мысль показалась бы дикой даже самым ревностным церковникам. То есть религия оказалась отодвинута в сферу частной жизни — изгнана, и, кажется, более или менее навсегда, из политической жизни европейцев, присутствуя лишь в очень узких темах —- например, в вопросе об абортах.[421]

В той степени, в которой национализм может быть обезврежен и модернизирован подобно религии, когда конкретные виды национализма получат отдельное, но равное с другими видами признание, в той же степени ослабеет и националистическая основа империализма и войн.[422] Многие считают, что сегодняшний крен в сторону европейской интеграции — всего лишь минутная тенденция, привнесенная опытом Второй мировой и "холодной" войн, а на самом деле история современной Европы движется к национализму. Но может оказаться, что две мировые войны сыграли по отношению к национализму ту же роль, что и религиозные войны шестнадцатого-семнадцатого веков по отношению к религии, изменив сознание не только непосредственно следующего поколения, но и дальнейших.

Если национализм должен ослабнуть как политическая сила, то его необходимо сделать толерантным, как было с религией. Национальные группы могут сохранять свой язык и чувство идентичности, но эта идентичность будет выражать себя главным образом в культуре, а не в политике. Пусть французы смакуют свои вина, а немцы — свою колбасу, но это все будет делаться сугубо в сфере частной жизни. Такая эволюция происходит уже в наиболее развитых либеральных демократиях Европы на протяжении жизни двух последних поколений. Хотя в современных европейских странах национализм еще весьма выражен, он сильно отличается по характеру от того, который имел место в девятнадцатом веке, когда понятия "народов" и национальной идентичности еще были относительно новы. После краха гитлеризма ни один западноевропейский национализм не усматривал ключ к своей национальной идентичности в господстве над другими народами. Напротив: большинство современных националистов пошли по пути Ататюрка, видя свою миссию в консолидации и очищении национальной идентичности в пределах традиционной родины. Конечно, можно бы сказать, что все зрелые национализмы проходят сейчас через процесс "турнификации". Такой национализм не выглядит способным создать новую империю, а может лишь разрушить существующую. Наиболее радикальные сегодня националисты вроде Республиканской партии Шенхубера в Германии или Национального Фронта Де Пена во Франции озабочены не тем, чтобы править иностранцами, а тем, чтобы их изгнать и, как жадный бюргер из пословицы, одним без помех наслаждаться благами жизни. Но наиболее удивителен и показателен тот факт, что русский национализм, обычно считающийся самым ретроградным в Европе, тоже быстро проходит через процесс "турцификации" и отбросил прежний экспансионизм ради концепции "малой России".[423] Современная Европа быстро несется к избавлению от суверенности и наслаждению своей национальной идентичностью при мягком свете частной жизни. Как религии, национализму не грозит опасность исчезновения, но он, как и религия, теряет способность стимулировать европейцев рисковать своей уютной жизнью в великих актах империализма.[424]