Конец игры

— Не дождешься! Уж хотя бы ради Петера. Глянь, на что он похож. Обросший, худой, ни дать ни взять побродяжка. Того и жди, что с интернатской пищи язву желудка схлопочет. Да и вообще, кто знает, что он там выкаблучивает, один небось, без пригляда. Не беспокойся, я-то знаю, что в этих общежитиях творится. Взять хоть, к примеру, Краличкову Еву. Год назад поехала учиться, вроде бы на юриста, а уж с брюхом ходит. А старикам думай, кому на шею ее повесить. А ты со своими заслугами до конца дней так и будешь торчать в занюханной деревенской школе…

— Ну хватит! — взрывается отец. Он уж всерьез начинает выходить из себя. — Я обыкновенный сельский учитель, мое место здесь и нигде больше. Ты права: лучше до конца дней торчать в занюханной деревенской школе, чем быть чинушей, протирать штаны и копаться в пыльных бумагах. Здесь я родился, здесь мне хорошо. Ничего другого мне не нужно.

Но его слова только подлили масла в огонь.

— Конечно! Тебе хорошо! Тебе ничего другого не нужно! Но что мне нужно, тебе всегда было до лампочки. Ты большой герой, а на меня тебе плевать.

— Черт дери, чего ты ешь меня поедом! Чего тебе тут не хватает? Чего тебе делать в этой Братиславе? На старости лет вздумала столичной дамочкой заделаться?

— Ты за меня не волнуйся. Я работу где хочешь найду. С моими знаниями и опытом…

— Ну, конечно, из-за тебя все передерутся. У тебя ведь четыре класса городской,[27] а двадцать лет назад ты умела печатать и стенографировать…

— Что?! Умела? Умею, слышишь, ни машинопись, ни стенографию я не забыла. А иначе, как бы я работала секретарем директора? И печатать умею и стенографию знаю, заруби себе на носу. Конечно, если бы это зависело только от тебя, я б давно забыла, как меня зовут. Я постоянно тренировалась, слышишь, набивала руку, чтобы не потерять сноровки. Все эти годы, да еще и тогда, когда работала уборщицей в ГНК,[28] украдкой, в пустой канцелярии, упражнялась в машинописи. Ты же не знаешь, как мне жилось, когда ты, герой, валялся по тюрьмам… Еще и правописание пришлось изучать, оно ведь сильно за эти годы изменилось. А почему я все это делала? Потому как верила, что все же когда-нибудь дождусь справедливости, верила, что когда-нибудь правда выйдет наружу, а ведь могла бы с тобой и развестись, слышишь… — Мать осекается. Неуверенно смотрит на отца, словно проверяет, не переборщила ли.

Отец говорит холодно:

— Отчего ж ты этого не сделала? Я сам тебе предлагал.

Мать всматривается в отца, в глазах дрожат слезы. Маленькими кулачками она начинает тузить его в грудь.

— Ух ты, арестант несчастный.

Отец хватает ее за запястья и слегка притягивает к себе. Улыбается, мать кладет голову ему на плечо.

— В чем, собственно, дело? — удивленно спрашивает Петер.

Отец что-то бубнит в ответ, а мать объясняет:

— Зовут его в Братиславу, а он не хочет.

— Я еще не сказал последнего слова, — отзывается отец и успокаивающе гладит мать по голове. — Сказал, что должен как следует все обдумать.

Мать резко отстраняется от него.

— Ты до самой пенсии будешь думать. Предложили тебе, а станешь мешкать с ответом, другой зацапает это место, более ушлый. Думаешь, только тебя ждут?

— Конечно, не ждут. Сама же говоришь, хватает и более ушлых, — смеется отец.

Мать снова трясет от злости:

— Знаешь, кто ты? Обыкновенный мозгляк. Я скажу, почему ты не хочешь ехать туда. Потому что боишься — не сдюжишь! Как всегда. И оттуда ты ушел, потому что боялся. Настоящий мужчина не перейдет по собственной воле из полномочного представительства[29] сюда, в Горный Лесковец. И теперь трусишь. Тебя уже на лом пора, вот что!

Но даже эта подначка не выводит отца из себя.

— Может, ты и права. Может, там я бы только осрамился. Да и тебя осрамил.

Однако его спокойствие лишь разжигает материнское раздражение.

— Что толку с тобой говорить! — Она обращается к Петеру: — Ты только послушай его! Он нормальный? Теперь, когда старые товарищи по Восстанию[30] зовут его работать в министерство, он предпочитает остаться школьным учителем. Скажи, он нормальный?

Петер Славик удивленно смотрит на мать, потом начинает смеяться:

— Куда? В министерство?

Матери, однако, не по нутру его отношение к данной проблеме — она мрачно смотрит на него и говорит:

— Похоже, ты такой же остолоп, как и твой отец. Чего ты гогочешь? Почему бы ему туда не пойти?

— В какое министерство?

— Просвещения, — уточняет мать и добавляет: — У него же есть некоторый опыт, правда ведь? Он же работал в представительстве по делам народного образования.

— Когда это было? — перебивает ее отец. — Двадцать лет тому. Девочка моя, приходится с этим смириться. Мы на двадцать лет постарели, ничего не попишешь. Время не стояло на месте. Нынче все по-другому, нужно решать совсем иные задачи. И решать их — молодым.

— Смириться. Это твоя натура. Ты только со всем смиряешься, тогда как другие…

Отец пожимает плечами.

— Оставим этот разговор, ладно? Посоветуемся еще, время терпит. Пошли, Петер, покурим.

— А кем бы ты там работал?

— Ну был бы, наверное, референтом в каком-нибудь отделе. Так же, как в представительстве.

Мать вся кипит от возмущения: