Конец игры

Капитан Штевурка сидел за массивным канцелярским столом, всю доску которого покрывало матовое стекло; сзади стоял огромный сейф. На его дымчатом, стального оттенка фоне почти совсем не выделялся серый костюм капитана; казалось, душный зной, неподвижно висевший в воздухе (лопасти вентилятора почему-то не вращались), его вовсе не смущает: пиджак был застегнут на все пуговицы. Вероятно, он оделся так, чтобы я воспринимал его как неприметную часть интерьера, усмехнулся Славик язвительно, он стремится притупить мое внимание, надо быть начеку, не попадаться на удочку, этот мужичок, видать, не привык импровизировать, у него наверняка все выстроено заранее. Славик с опаской подумал, что в руках у капитана и другие козыри, он, конечно, прервал допрос в квартире отнюдь не из чувства деликатности. Показания Плахого, должно быть, не единственный и не последний козырь, кто знает, какие карты у него еще в сносе.

И все-таки перемена обстановки помогла Славику: удрученность, которую он испытывал в своей квартире, где все напоминало ему мгновения ночного кошмара, исчезла. Сейчас главным образом его тревожила мать. Она оцепенело сидела на стуле, вновь тщательно накрашенная, губы крепко сжаты, руки сложены на коленях, вид у нее был отсутствующий и неприступный, словно она сидела в одном купе с людьми, с которыми у нее нет ничего общего; словно оказалась здесь по чистой случайности, по досадному недоразумению, и как только поезд остановится на ближайшей станции, она тотчас свяжется по телефону с министром путей сообщения, которому таки придется расследовать дело и наказать — в назидание другим — тех, кто повинен в этой неурядице.

Истекло уже десять минут, но ничего не происходило. Капитан предложил им кофе и сигареты — чашкой кофе они не пренебрегли, но от сигареты мать отказалась, а Славик демонстративно закурил собственную «спартину». Похоже было, будто они собрались на дружескую беседу в узком семейном кругу (или — учитывая типичную канцелярскую обстановку — на рабочее совещание); не было с ними лишь Виктора Ружички, теперь его заменил подпоручик в форме, с которым Славик познакомился еще в то утро, когда «ничего не предполагавшая 79-летняя старушка Амалия К. обнаружила в квартире Петера С., 31 года, тело 35-летней Гелены Б.».

— Ну что ж… — Капитан перестал просматривать папку с документами, внимательно оглядел их обоих, словно проверял, готовы ли они приступить к делу, потом ненадолго замолчал, будто какая-то внезапно осенившая мысль заставила его изменить первоначальное решение: — Ну что ж, я полагал, что мы проведем очную ставку по всем правилам, но, принимая во внимание обстоятельство, что пан режиссер признал свою причастность к месту преступления, а вы, пани Славикова, изменили свое первичное показание… надеюсь, вы не передумали за это время… — Он снова умолк, словно хотел дать матери возможность что-то сказать, но она, должно быть, не сочтя нужным как-то откликнуться на его слова, продолжала равнодушно пялиться в стену. Славик не мог определить, слушает ли она вообще, о чем здесь говорится, и сознает ли в полной мере грозящую опасность. Он решил вывести ее из этой летаргии и потому нетерпеливо, с настойчивостью, обращенной к ней, прервал капитана:

— Я сказал, что я там был, но Гелена была уже мертвая. Что еще вас интересует?!

Оживившись, капитан спросил:

— Надеюсь, вы не думаете, что тем самым вы ответили нам на все вопросы? — Он перегнулся через стол и с неожиданным упором продолжал: — Ну хотя бы… почему вы не сказали нам об этом сразу? Почему вы так долго водили нас за нос? Почему вы признались в этом только после свидетельства таксиста…

— Таксиста?

Капитан и подпоручик с любопытством уставились на него, очевидно не понимая причин его изумления.

— Да, я ведь вам еще не сказал… — донеслись до него слова капитана, но в голове непрестанно вертелось лишь одно слово — «таксиста». Он заметил, как подпоручик по указанию капитана стал листать бумаги, а потом услышал и его слова: «Альберт Майер…», но при этом не мог избавиться от навязчивой, бессмысленной, абсурдной мысли: Плахи опять меня предал, опять подставил меня, обманул, не оправдал моих ожиданий… «Альберт Майер… ночью… видел, как вы входили в подъезд вашего дома»… этот оболтус меня не выдал…

— Не понимаю, что вас так взволновало, — заговорил капитан с каким-то озабоченным удивлением. — Вы знаете этого Майера?

— Нет. Не припоминаю, — наконец опомнился Славик. Но в уме все еще не переставала звучать болезненная бессмыслица: этот оболтус опять меня предал! Да, именно то, что Плахи не выдал его, воспринималось им как вопиющее предательство: оболтус опять не оправдал моих ожиданий. Чушь какая-то, я же вбил себе в голову, что никто другой, кроме Плахого… боже, я просто становлюсь чудовищем…

— …почему, говорю, вас это так взяло за живое. Вы в самом деле его не знаете?

— Нет, не знаю, — повторил Славик.